Леонид Леонов - Вор [издание 1936г.]

— Не узнали, не узнали, — басовито вторил тот, держа руки в карманах кожаной тужурки.

— Новостей полон короб! — заливался Панама; кадык его так и ползал по открытому вырезу рубашки. — Животик сгорел на шухере. Князь Бабаев на тухлой тетке засыпался… (В бочку, понимаешь, засунул, а не посолил: нога у ней из бочки и вылезла!) Действительно, пойдут на дыру невзгоды, так и нищие не хотят! Вьюгà в актрисах, совсем Доньку подмяла. Фриц еще тут на-днях приезжал, тебя спрашивал… за границу хотел тебя звать. Да, кстати: немецкую тройноножку показывал… это, брат, не то, что советское производство: птичка!.. А сверла электрические… — Запыхавшись от восхищения, наконец, он только жмурился и переступал короткими ногами в модных штиблетах.

— Мы уже думали, — не к дружку ли своему примеряется! — сухо посмеялся Щекутин. — Ты обернись, Митя.

Позади сверкала ювелирная витрина, полная дорогого и безвкусного хлама: кольца и броши с камнями — как обсосанные леденцы, сверхъестественные цепи, портсигары с богатырями и девушками, и многая другая мелочь, отражавшая электрический свет сплошным металлическим щитом. А поверх черной шелковой ширмочки выглядывало перекошенное ужасом лицо с усиками: в нем не без удивления Митька признал Пирмана.

— Вот рожа… впору белье менять! — хохотал Василий Васильевич, нисколько не скрываясь. — А что… зайдем, попросим на пиво!

— Не даст, — уверенно заметил Щекутин.

— Кому… мне не даст? — взъярился Митька, устремляясь к двери пирманова магазина. — А ну, попробуем…

Шумной оравой они вошли в пыльную пирманову коробку; Щекутин шел за Васильем Васильевичем, а шествие замыкал Митька. Своеобразная солидность была тут: блестело серебро и низкопробное золото, а в простенках между полками разнобойно шумели и чирикали часы. Кроме того, на прилавке для красоты стояла геранька в горшке.

— Здравствуй, Ефим, — деликатно сказал Щекутин. — Вот навестить тебя пришли.

Пирман безмолвствовал, от растерянности забыв и жену (— даму во вкусе Василья Васильевича, неравнодушного ко всякой монументальности —) и про покупателей (— просто совчин и его худощекая подруга). Однако он ухитрился сделать знак жене, и та неприметно стала подвигаться к двери. Маневру ее никто не препятствовал, но когда она приблизилась к выходу, Василий Васильевич предусмотрительно заступил ей дорогу.

— Такая почтенная дама… — любезно заулыбался Панама, наступая ногой на самый носок ее лакированного ботинка — …такая женщина, как (извиняюсь!) чайная роза, и вдруг… за мильтоном! Мадам, вы погубите меня, мне смех вреден… могу показать удостоверение врача.

— Позвольте, гражданин, — неуверенно взъершился Пирман, непостижимо бледнея. — Моя супруга имеет выйти по технической надобности…

— А на правилку хочешь? — в упор гаркнул Василий Васильевич, и все сразу оживилось: развеселился Митька, беззвучно засмеялся Щекутин и, глядя на Панаму, улыбнулась убогая совчинова жена.

Торопливо и нервно Митька подошел к прилавку.

— Из порожней бочки выходит спирт вина! — насмешливо сказал он и прибавил несколько блатных слов, чего не делал никогда в иное время.

— Я не понимаю вас… — с мертвенным лицом сказал Пирман.

— Митя говорит, чтоб ты дал нам пятерку на пиво, — тихо пояснил Щекутин. — Брось филонить, Ефим! Ты в тот раз колоду унес, а карточку одну под столом оставил. Нехорошая карта, с бородавочками… — Щекутин задумчиво барабанил пальцами по стеклянному прилавку. (К слову, он прилгнул ради шутки: Пирман играл в тот раз честными картами, хотя и был заправский стирошник .)

— Я не брал никаких денег, — визгнул он, как проколотый, и выставлял вперед проштопанные локти парусинового своего пиджака. — У меня даже на пиджак нету… я не имею даже налог уплатить!

Скверное молчание это длилось с полминуты.

— Ну, я тогда, пожалуй, цепочку выберу к часам, — опечаленно молвил Василий Васильевич, водя пальцем по прилавку. — Мне вот эта нравится. А брелочка у тебя не найдется… с девушкой там, пейзажик?.. Жаль, жаль, Ефим!

— Позвольте, я заверну… — засуетилась пирманова жена, разумно примиряясь с потерями… — Очень хорошая цепочечка, — певуче говорила она, обольщая взглядами и лебедиными движеньями рук. — У вас, несомненно, есть вкус… у вас замечательный вкус!

— Ну-ну… вы мне льстите! — жеманился Василий Васильевич, жмурясь и слегка касаясь пухлой ее руки.

Предприятие кончалось благополучно, и Пирман выбежал из-за прилавка отворить дверь. Тогда, весь бледный, — и каждая точка его лица бегала, как полоумная, — Митька схватил Пирмана за грудь (— пиджачная парусина невозвратно смялась в его железном кулаке).