Леонид Леонов - Вор [издание 1936г.]

— К вам пришли!.. — Униформист складывал руки лодочкой, чтоб пересилить ревущее эхо. Тогда, вдруг ощутив приятное изнеможение усталости, Таня отстегнула крючки и спустилась по веревке.

Ее лицо сияло, когда она проходила мимо прыгунов: их было пятеро, а шестым мальчик. Выстроившись в ряд, они шумно приветствовали ее словами и жестами. Она не понимала слов, но знала, что похвалы действительно заслужены ею. Смеясь, точно хвасталась прекрасными зубами, обнаженными до десен, она лишь повернула к ним голову, благодаря их мелкими, чуть надменными кивками. Бурная ее бодрость сменилась темной неприязнью, когда она встретила в раздевальне брата. Опять он приходил к ней с вестью, что в мире владычит неспокой, и коварная весна караулит ее в это суровое первозимье. Знаменьем неотвратимых бед стоял брат в ее мыслях. Великая его обида, которую он нес на себе, была ей чужда и непонятна. Посещения его порабощали, просьбы его угрожали, под его взглядом она, ни в чем не виновная, виновато опускала глаза. Так и теперь она стояла, поникнув головой и покорно протягивая руки к брату. (Пугель, подбежав сзади, накинул на плечи ей черный плащ.)

— Ну… пойдем куда-нибудь! — высунув руку из плаща, она взяла было его за руку, но поймала себя на неискренности и покраснела.

— Чего ты?.. — покосился Митька.

— Нет… я всегда стесняюсь, когда меня кто-нибудь видит без плаща!

— Так ведь ты же одета!

— Да, но ты так глядишь… — Она еще более смутилась и быстро побежала вверх по лесенке, в ложу, где и уселась, старательно кутаясь в плащ. — Лицо у тебя какое-то отекшее нынче! Ах, вот кстати: ко мне тут приходили и спрашивали, бываешь ли ты у меня.

— Да, меня ищут, — просто сообщил он. — Я слышал— Зинка замуж вышла?

— А тебе что: неприятно разве? — неприязненно усмехнулась Таня. (Как и Митька — в отношении к ней, она желала брату своего счастья.)

— Да нет… Это лучшее, что она могла сделать! — безразлично откликнулся он, устремляя взгляд на арену, где устанавливали головоломный цирковой аппарат.

— Партерные гимнасты, — сказала Таня, проследив направление пронырливого, незнакомого ей доселе братнего взгляда. — А ты… все попрежнему, значит?

— Граблю-то? — Его губы сузились и отползли в сторону. — Краду понемножку. Тружусь в поте лица.

— Ну, пота-то незаметно! — недобро пошутила Таня.

— Мы только раз в жизни потеем, докрасна, — значительно произнес он, вызывающе взглянув на сестру.

— Поверь, Митя, что я нисколько не виновата в этом! — дрожащим и злым голосом сказала Таня. — Может, тебе хотелось бы, чтоб и я… разделила твою участь? — Оскорбленная, она оскорбляла сама. — Некоторым это приносит душевное облегчение!

Казалось, он и сам понял мальчишескую дерзость сказанных своих слов:

— Я неприятный нынче, сам знаю. Вот и лицо тоже отекло. Нехорошо, одиноко живу, сестра: без друзей, без просветления. Меня клянут все и будут клясть, пока слезы не высохнут. А хуже всего — уважение к себе начинаю терять. Ты вот думаешь, небось, — идейная личность, павший, дескать, архангел…

— Нет, я не думаю так, — тихо заметила Таня.

— …да, да, сестра: просто вор, подлежащий истреблению. Живу от грабежа до грабежа: и не совестно, а тошно и противно. Должно быть, устал!.. Хочешь, правду за правду? Мне иногда совестно в глаза себе глядеть.

— Жаль, что только иногда, — сказала Таня и встала.

С полузакрытыми глазами он сидел, как бы прислушиваясь к разговору внутри себя. Танина реплика не произвела на него никакого впечатления. Вдруг в лице его молнийно мелькнула судорога.

— Хочешь, Танюшка, я тебе денег дам… много денег, а? Возьми и убеги от Заварихина, от судьбы своей… и от меня. Будешь жить в отдалении, ладно жить, и никто не узнает.

— Денег я твоих не возьму, Митя. Мне нужно итти домой, старик ждет. Мне как-то и сказать тебе больше нечего!

— Нет, ты сядь, сядь… — повелительно сказал он, усаживая ее на прежнее место. — Ты не подумай, что я лгу. Я все про него узнал, про Николку твоего. Должен я знать, за кого моя сестра гибнуть станет… единородная моя! — прибавил он в озлоблении. — Он вор, Танюшка, но вор с замыслами: такие всего опасней. Он деньги копит, золото, камни. Безбандерольные товары, укрывательства… — мелочно вычитывал он. — У меня сердце останавливается, едва помыслю о нем. Видно, всей природы не прокалить. После прокалки еще живучей плесень. (— Перчатка трещала в митькиных руках, перекручиваемая в жгут. —) Прости, сестра, у меня голова плохо работает: всю ночь не спал. — Он обвел мутными глазами цирк, не узнавая места.