Леонид Леонов - Вор [издание 1936г.]

— Фирсов, что ли? — подняла холодный, ясный взор Доломанова.

— Да… и Фирсов в том числе, — созналась Таня, краснея от прихлынувшей храбрости.

— Фирсов правду вам говорил.

— Он говорил, что вы плохая… для брата плохая. А вы простая и милая.

— Все люди простые и милые, — строго сказала Доломанова. — А я всякая бываю, Танечка! — Она попросила Фирсова распорядиться насчет чая, и тот ринулся с такой готовностью, что сломал от поспешности папиросу. — Вот вы какая, митина сестра! Я так и не видала вас в цирке.

— И не увидите больше, — опять краснея, сказала Таня.

— Да, я слышала.

— Тоже от Фирсова?.. Он мне рассказывал, что в повести сделал мой портрет. Я прочла в отрывке, в журнале был напечатан. Но это вовсе не так. Там у него слабенькая девочка, а я не слабенькая… да и не девочка уже. Я циркачка; мы не плачем никогда, разве только от злости! — Она улыбкой показала, что шутит. — Я очень крепкая, это правда!

— Я вижу. Скоро ваша свадьба?

— На той неделе в среду… если только дела не отвлекут. У Николая… — опять она запнулась, точно сознавалась в нехорошем — …все предприятия разные. (— Вдруг Таня удивилась: Доломанова лишь расспрашивала, но ничего не рассказывала о себе, а на собственный вопрос не хватало у Тани душевной смелости. —) В ту среду, — вяло повторила она.

— И не жалко вам бросать цирк? — Доломанова хотела говорить о монастыре всякого замужества, но увидела по глазам, что Таня давно уже знает об этом. — Цирк — это жизнь, подхлестнутая до последней стремительности. Я люблю цирк, потому что в нем всегда необычайность. Хотя… — она задумалась — …у него, как и у всякого чуда, наверно такая же вонючая и неприятная изнанка.

— Нет, это только работа и работа… и немножко возможности сломать ногу! — засмеялась Таня. — Мне не жалко. Ребенка вырастить и сделать из него в наше время человека — это тоже нужная работа. Женщины, которые живут… ну, без ребенка, это плохие женщины! (— Она с горячностью отстаивала чуждые ей мнения, ибо жили еще в ней самой иные, неумерщвленные желания. Доломанова внимательно наблюдала, как путается в душевной неразберихе Таня, говоря о якобы не прославленном никем подвиге матери.

Она молчала и смилостивилась только после того, как Таня смолкла, ни зная уже, что сказать ей, кроме сказанного.

— На свадьбу-то позовете меня?

— Но ведь его там не будет! — Испугавшись своей оплошности, Таня заторопилась еще более. — Он письмо мне прислал… «Конфузно, — пишет, — тебе с вором знаться». Он ведь очень добрый человек!

— Он не добрый: он волевой, твердый… Храни вас бог от любви таких людей, как Митя. Любить для него — значит не презирать, а любит он немногих.

— Митя не презирает меня! — защищалась Таня, кидая слова куда-то в сумрак. (Доломанова ушла за ширмы, в противоположный угол комнаты.)

— Вы другое дело: вы ему как бы винтик, который его на месте удерживает. А иначе он всех перестал бы стыдиться: гордому чего стыдиться? Вы стыд его, Танечка! — Копошась за ширмой, она говорила, что прекрасен человеческий полет, но мудр лишь тогда, если и при столкновении с толстыми земными стенами не уничтожается вера и сила его. Видно было, что, произнося эту пропись, Доломанова думала о другом.

Вдруг Таня осторожно встала и пошла в угол, где скрывалась хозяйка.

— Что вы делаете? — тихо спросила она и, догадавшись, с отвращением покачала головой. — Зина говорит, что вы злая. Нет, но темная…

— А вы глупая, Танечка! — ответила та, не сразу выйдя из-за ширм. Вы жизнью оскорбляетесь: как же вы будете в жизни жить? (— Потом, присев к Тане на кушетку, она рассказала случай на детства. Девочкой она увидела темные пятна на простыне той рябой женщины, к которой на лето отправлял Машу старый Доломанов. Горела единственная лампада, был вечер. «Ничего, ничего, — утешала рябая плачущую, напуганную Машу. — Ведь это же сама богородица носила. Это называется время !»)

Таня с силой откинула ласкающую руку Доломановой со своего плеча и обиженно откинулась на спинку кушетки.

— Все просвещаете! Сперва Фирсов, потом Чикилев этот, теперь вы. Противно вам, что я нарочно не хочу знать об этом? Вы все думаете, что новые смыслы о человеке раскрываете, а на деле великое развенчание человека идет. Ха, человек есть только то, что он ест? Чикилевщина какая! Никогда в мире не было такого разочарования в человеке, как теперь…

— Ты брата своего, Танечка, семь раз видела, а возлюбила свыше сил, — сузила тему разговора Доломанова. — Неужели у тебя лучшего-то ничего нет в жизни?