Сергей Юрьенен - Зимний цирк

– Бонжур, месье!

Взрослые формы, невинное лицо. Зеленое пальто с поднятым воротником. Рукой в перчатках с обрезанными пальцами блондинка придерживала под мышкой перетянутые сыромятным ремешком учебники.

– Я сестра Кристель.

– Бонжур, мадемуазель.

– Кристель у вас?

Я открыл дверь детской. Полный бардак. Электронные игрушки посреди смятых и сползших на пол черных простыней, которые дочь забрала у нас, воспользовавшись паузой в супружеских отношениях. Серый свет дня антрацитово поблескивал на этом предположительно эротическом сатине, частично уже продранном, а вокруг огромной кровати царил свирепый беспорядок. Черные соломинки в бутылках из-под кока-колы. Все навалом. Не знаю, что получится из этой дочери, подумал раздраженно я и тут же вспомнил, что обещал повести ее в Cirque d’Hiver.*

Из-за моей спины мадемуазель заглядывала в детскую.

– Нет их, – сказал я. – Собаки, кстати, тоже.

– Пошли ее прогулять?

– Надеюсь.

– Модная у вас собака. Скоч-террьер?

– Угу.

– Его ведь Шогун зовут?

Я взглянул с удивлением:

– Шогун.

– Имя необычное.

– Японское.

Со вздохом она оглянулась. Дом был средневековый, как и весь квартал. Потолки высоченные, комнаты небольшие. Книги на стеллаже, сработанном мной из винных ящиков. Вьетнамская ваза на мраморной полке в углу, под ней радиатор. Овальный столик, диванные подушки, этажерка. Высокое окно выходило во внутренний дворик. Там кружились хлопья снега.

– Можно я подожду?

Я пожал плечами. Перетянутые учебники легли на край стола, зеленое пальто на спинку стула. Пахнуло ученицей, отбывшей день в лицее, – и не первой в классе.

Перчатки с обрезанными пальцами мадемуазель решила не снимать. Так и вошла за мной на кухню.

– Вы работаете?

На столе гудела электрическая пишущая машина, прерванная на полуфразе.

– Пытаюсь, – взял кастрюльку, налил воды. – Кофе?

– Спасибо. Если можно, чай.

– Чай… – Распахнул дверцы навесного шкафчика. – Можно и чай.

От непрерывного рокота машины мадемуазель сидела присмиревши. Я поставил перед ней фарфоровую чашку и щелкнул выключателем. Стало тихо. За окном на фоне серых стен кружился снег. Я распечатал пачку сигарет, и, помедлив, выбрал все же предложить.

– Спасибо, – отказалась мадемуазель. – Кристель говорит, месье все время пишет…

Крышу пристройки во дворе занесло добела. Я согрелся глотком кофе, зажег сигарету, затянулся, после чего ответил столь же неопределенно:

– Жизнь у меня такая.

– А что месье пишет?

– Месье пишет роман.

– Вы писатель?

Я кивнул.

– Но это очень интересно. Наверное… – Она покосилась на мою машину, на пластиковые наушники, положенные поверх исписанных страниц с высохшими полукружьями, столь вдохновлявшими когда-то Робб-Грийе. Впрочем, не от вина. Кофейные.

Серые глаза поднялись:

– Это ведь не по-французски?

– По-русски.

Неизвестно почему мадемуазель вдруг загорелась.

– Вы русский?

Я качнул головой.

– Невероятно! Русский француз? То есть, я имею в виду… Вы русский из Парижа?

– Нет.

– А откуда?

– Из Москвы.

– Моску-у… – Выпяченные губки приоткрылись, глаза затуманились. – Это в России?

– Да.

– Ах! Месье такой счастливый.

Особенных причин для счастья не имея, я хмыкнул, и она поспешила мотивировать:

– Пишете романы, были в других странах… – Выражение восторга тут же сменилось грустью. – А я, кроме Парижа, нигде еще не была.

Я решил взять реванш в смысле осведомленности:

– Даже в Италии?

Она взглянула испытующе: что, мол, еще тут наболтала вам сестрица?

– Вы думаете, мой отец тоже итальянец? Нет. Итальянец только у Кристель. Я от француза, который умер. И в Италии, конечно, не была. Кристель, между прочим, тоже.

– Все еще впереди.

– Мне уже скоро пятнадцать, – возразила мадемуазель. – Можно у вас попросить сигарету?

Митенки (вспомнил я родное слово) были замшевые, ногти покрыты зеленым лаком. Я дал ей прикурить. Губы были – два бледных лепестка. Затянувшись сигаретой, она снова настроилась на мечтательный лад:

– Москва… Какая она?

– Вон, – кивнул я на белую крышу пристройки. – Ничего особенного. В Москве ваши ровесницы считают, что повезло, скорее, вам. Париж, мадемуазель… Как вас зовут?

– Эме.

– Париж, Эме, это ведь целый мир.

– Да ну…

– Но это ведь так?

– Здесь ничего не происходит.