Алексей Шубин - Доктор Великанов размышляет и действует

— Стоит ли обращать на такие пустяки внимание? — сказал доктор. — Это совершенно ничтожная плата за вход на великое торжество. Не знаю, поймете ли вы меня, Ульяна Ивановна, но сегодня был момент, когда я проклинал свой почтенный возраст и свое так называемое солидное общественное положение. Когда по улицам проходили танки, Санька-Телефон и его друзья так весело скакали вокруг них и так радостно кричали «ура», что мне хотелось последовать их примеру. Но я не мог этого сделать, не потеряв репутации и очков. Первое было бы глупо, второе просто ужасно, потому что лишило бы меня возможности видеть, что произойдет дальше. Сегодня эти замечательные стекла доставили мне величайшую радость. Если бы я был поэтом, я написал бы оду в честь очков!

Разумеется, Ульяна Ивановна многого из того, что сказал доктор, не поняла, а остальное поняла по-своему и возразила:

— Очки, конечно, очками, Арсений Васильевич, но только и уши беречь надо: очки-то ведь за уши зацеплять приходится.

Пока она наскоро готовила завтрак, доктор Великанов снова улизнул на улицу.

— Что же это такое? — вопросила Ульяна Ивановна и весьма решительно начала одеваться — с целью как можно быстрее доставить доктора к столу.

Доктор Великанов попал в партизанский штаб, где в это время собралась группа офицеров-кавалеристов. Беседа с ними была так интересна, что наш герой вспомнил о необходимости закусить, только когда уже начало смеркаться.

Каково же было его изумление, затем огорчение и, наконец, тревога, когда, вернувшись домой, он не нашел Ульяны Ивановны. Остывший завтрак и недоенная коза свидетельствовали если не о несчастье, то о крайней торопливости, с какой Ульяна Ивановна покинула избу.

Спустя несколько часов завеса таинственности, окружавшая факт исчезновения сестры-хозяйки, немножко приподнялась. Но доктору Великанову ничуть не стало легче, когда с помощью Саньки-Телефона он выяснил, что Ульяна Ивановна была подхвачена на улице и увезена в машине каким-то молодым лейтенантом. Тревога уступила место недоумению и даже, пожалуй, досаде.

Только под утро не спавший всю ночь, голодный доктор Великанов прилег отдохнуть и заснул так крепко, что не слышал, как появилась Ульяна Ивановна.

— Арсений Васильевич, вставайте, батюшка! — звала она его.

Доктор, однако, не торопился откликнуться на приглашение.

«Уж не заболел ли?» — тревожно подумала Ульяна Ивановна.

— Арсений Васильевич, поднимайтесь! Мне вам новость рассказать надо.

И здесь доктор, далеко не равнодушный к новостям, особенно хорошим, сдался.

— Оставила я вас здесь одного и вся душой изныла? — рассказывала Ульяна Ивановна. — Но только не могла я иначе сделать — ведь я к Колюшке своему ездила…

Обстоятельства сложились так.

Отправившись на поиски доктора Великанова, Ульяна Ивановна увидела стоявший неподалеку от дома грузовик, около которого беседовало несколько офицеров-танкистов. По простоте душевной она обратилась к ним с вопросом — не известно ли им чего о ее сыне.

— Красная Армия велика, матушка, и нас, танкистов, тоже немало, — объяснил ей какой-то лейтенант.

Но когда Ульяна Ивановна назвала имя, отчество и фамилию сына, офицеры переглянулись и, видимо, заинтересовались ею.

— Такого мы знаем, — ответили они. — Но только теперь он не подполковник, а уж полковник, и дело идет к тому, что скоро будет генерал-майором танковых войск.

— Где же он теперь, товарищи командиры? — спросила Ульяна Ивановна.

— Находится он не далеко, не близко — километрах в пятидесяти отсюда, — сказал лейтенант. — Мне это очень хорошо известно, потому что я сам только что приехал оттуда и сейчас опять туда еду. Сын ваш командует нашим соединением. Садитесь, пожалуйста, в кабинку, а через полтора часа вы его увидите. А что вы его мать, то это мы видим теперь очень хорошо, без предъявления документов, — по вашей крупной фигуре и громкому голосу.

— Что же дальше было? — с интересом спросил доктор, налегая на вареную картошку.

— Приезжаем в село, — а какое, даже названия не помню. Вижу, стоит дом других поболее и в нем штаб. Кругом одни военные, и гражданских женщин туда не пускают. Но для меня сразу исключение сделали. Дежурный вышел и меня провел, а сам пошел докладывать. И тут дверь открывается, и мой Колька меня хватает и к себе в кабинет тянет. Целует и объясняет другим военным, что я ему мать, и все меня уважают и в кресло сажают… А в кабинете у него — все карты, и вокруг карт большой разговор идет. Стоит мой Николай Петрович, по картам красным карандашом чертит и приказы отдает: какой город и село сейчас брать нужно, а какой еще подождать может. Только скажет, и сейчас же приказание… Телефоны звонят, машины и мотоциклы под окном, как мухи все равно, снуют, и все очень быстро делается. Тут уж застеснялась я и говорю: «Я вижу, Колюша, у тебя дела очень срочные и важные, и отрывать тебя от них я не желаю. Лучше, чем со мной беседовать, ты еще за это время какой-нибудь город или село освободить успеешь». Но все-таки он меня при себе удержал и потом обедать к себе повел. Обстановка у него, конечно, простая, походная, но чисто… Белья, еще вовсе не надеванного, четыре пары, шуба на меху кожаная, и шапка на нем очень приличная, — серая, колпаком, а верх зеленый. За обедом у меня с ним разговор зашел: стала я его просить наш город взять, но он мне отвечает: «Возьмем мы его обязательно, но только сделать это не так просто, потому что брать его в два приема придется. Сначала я один маневр сделаю, а потом на него пехота двинется».