Владимир Билль-Белоцерковский - Дикий рейс

– Все на палубу!

Стремглав рванулись из кубрика…

– На корму! – кричит штурман.

Волной разбило навес для австралийских овец. Обезумев от страха и шума волн, овцы отчаянно вырываются и с диким блеянием прыгают за борт, принимая почерневшую поверхность океана за землю. Капитан орет, ругается, топает ногами…

Но что можем сделать мы, шестеро матросов? Овец сто двадцать штук, а палуба уходит из-под ног. Вода швыряет и нас и овец от борта к борту. Крики, проклятья, блеяние, шум – все слилось в какой-то адский концерт. Я быстро прихожу в себя.

– Ага, гад! – злорадствую я при виде капитана. – Это тебе за бочку! – Несмотря на отчаянное брыкание, мне удалось поймать за задние ноги двух овец. Но в этот момент палуба так круто накренилась, что, казалось, еще немного – и судно перевернется. Меня! вместе с овцами понесло к борту…

– Берегись! – услышал я крик боцмана. – Пусти их! Пусти!

Я, разумеется, выпустил овец, но меня удивило внимание боцмана. В продолжение всей этой кутерьмы он несколько раз сдерживал меня. «Странно! – подумал я. – Тут что-то неладно…»

С овцами было покончено. Из ста двадцати овец с трудом спасли восемнадцать.

Боцман велел мне и шведу направиться на носовую часть судна и поставить кливер. Надо выровнять ход судна. Здесь, на носу, значительно хуже, чем на корме… Сюда со всей силой рушатся обвалы воды. Горе тому, кто в этот момент не успеет уцепиться за что-нибудь прочное и надежное. Его смоет за борт… Из-за бака нам не видно, что делается впереди, поэтому о приближении водяных гор предупреждают с мостика тревожным криком: «Берегись!» Трижды пытаемся мы поставить бешено бьющийся парус, и всякий раз крик «Берегись!» вынуждает нас выпускать фал. Мы мокры насквозь. Сердце надрывается от напряжения. Легким не хватает воздуха. Четвертый раз… Балансируя, скользя по палубе, как по льду, мчится боцман. Втроем тянем фал… «Берегись!» О, будь ты проклят!.. Осталось так мало, только закрепить.

– Крепи! – кричу я.

За спиной зловещий, быстро надвигающийся, все усиливающийся рокот…

– Скорей! Скорей! – кричат с мостика. – Берегись!

Оглушительный удар, как из орудия. Шипение… Исчезло небо, померк свет, холод воды. Правая рука схватилась за лебедку, но крен и напор воды так силен, что, кажется, оторвет мне плечо. Вдруг толчок и удар по руке. Пальцы разжались. Меня несет, несет… «Пропал!» Тщетно я пытаюсь за что-либо ухватиться, я задыхаюсь. Глотнул соленой воды. Больно ударился головой о железо. Волна скатывается за борт, я вишу в воздухе над палубой, я застрял между вант. Я падаю на палубу. Боцман спешит ко мне, но я вижу в глазах его недобрый огонек. Это он толкнул меня. Он! Боцман воровато отводит глаза. Мы понимаем друг друга… Ладно.

Франсуа успокаивает меня:

– В Европе обратись к костоправу. Он тебе в два счета выправит нос.

Но я помню встречу с портовым врачом, его таблетки… и отвергаю эту возможность.

Нет! Я лучше обращусь за помощью к товарищам. Франсуа отказывается делать операцию, но швед охотно берется за нее…, Я сажусь на скамью. Швед засучивает рукава, ставит ведро морской воды, кладет на стол паклю и самодельный бинт из старой парусины. Потом, для солидности, надувает щеки, левой рукой берет меня за шею, и правой, ущемив пальцами мой нос, начинает осторожно отгибать его. Я сразу закряхтел, из глаз посыпались искры и потекли слезы. Холодный пот выступил на лбу, но я сдерживаю стон и подбадриваю шведа:

– Давай! Давай!

Швед еще более надувает щеки, на лбу у него от усердия тоже выступил пот. Окружающие серьезно и страстно консультируют. Но увы! Нос все в том же положении – «на борту». Шведа сменяет кочегар-грек, выскочивший из кочегарки. От его закопченных рук меняется цвет моего носа… Хватит! Я тяжело отдуваюсь. Франсуа мокрой паклей смывает кровь и с помощью парусинового бинта делает перевязку. Вид у меня неважный, настроение тоже. И все из-за боцмана! Неужели это ему пройдет даром?

Игра становится напряженной… Следить за каждым движением врага – нелегкое дело Подозрительный шорох, каждый звук заставляют меня вскакивать с койки. Сон тревожен. Ночью на вахте оглядываешься: не стоит ли боцман за мачтой! Спускаясь в трюм, невольно задираешь голову кверху: не летит ли оттуда тебе на голову люк, железный блок или бревно. Качаясь на подвеске во время покраски мачты, невольно поглядываешь вниз: не отдан ли конец, который держит тебя на блоке. Шагаешь ли по борту или по бимсам открытого трюма, всегда помнишь о том, что достаточно толчка, и ты полетишь вниз. При желаний, конечно, можно найти момент для расправы. Взять хотя бы случай с лебедкой. Я и Франсуа стаскивали с люков, покрывавших трюм, ручную лебедку с намотанным на барабане тросом. Лебедка тяжелая, громоздкая, весом пудов в двенадцать. Килевая качка усложняла эту работу.