Владимир Билль-Белоцерковский - Старый Чили

После вахты и обеда, взобравшись на верхнюю койку, я по привычке потянулся за трубкой. Увы!.. Табаку нет. Несмотря на усталость, я не мог уснуть – так сосало, ныло и щемило в груди и горле.

Каждый курящий человек понимает, что значит, когда кончается табак да еще кончается в открытом море. Попросить у Карла, – но он уже храпел, повернувшись лицом к стене. Подо мной, на нижней койке, помещался старый Чили. Попросить? Но у него тоже табак на исходе. Как бы в подтверждение я услышал его голос, сопровождаемый вздохом:

– Последняя трубка!

Он ловко растирал на своей широкой ладони последний кусочек плиточного табаку и набивал им трубку. Проделывал он это медленно, словно стараясь продлить удовольствие. Потом он, кряхтя, растянулся на койке и осторожно стал подносить к трубке зажженную спичку. Глаза его блаженно закрылись. У меня в горле пересохло, и я с трудом проглотил слюну. Вдруг он открыл свои черные глаза и пытливо посмотрел на меня. Я поспешно опустил веки.

– У тебя табаку нет? – услыхал я его голос.

– Нет, – хрипло ответил я.

Тогда он приподнялся, выковырял ножом табак из трубки и на ладони преподнес его мне.

– Нет… Не хочу, – ответил я, чувствуя, как замирает сердце.

– Кури! – настойчиво сказал он.

– Нет! – уж более твердо ответил я. – У тебя у самого последняя трубка.

– Но ведь ты хочешь курить?

– Но ведь ты тоже хочешь. Почему же ты должен отдавать мне последний табак?

– А потому, что мне это доставит больше удовольствия, чем если бы я закурил сам, – просто ответил он.

– Нет… Спасибо. Кури сам. Мне тоже это доставит удовольствие.

– Тогда придется пожертвовать табаком, – сказал он и приподнялся, чтобы выбросить табак в море.

– Что ты делаешь?! Зачем?! – крикнул я.

– В последний раз… бери! – и в голосе его зазвучала обида.

– Ладно. Только пополам.

– Это будет ни то, ни се. Бери все! – уже с некоторым раздражением произнес он.

Я стал набивать трубку. Теперь он наблюдал за моими движениями. В глубине его черных глаз зажглись теплые, ласковые огоньки; лицо покрылось добрыми морщинками. На губах с трудом сдерживаемая улыбка. Да, он был доволен.

– Знаешь, Чили, – тихо, чтобы не разбудить Карла, сказал я, – как это хорошо, что ты со всеми держишься ровно и свободно, будь то юнга, капитан или сам король.

– Секрет простой, – шопотом ответил Чили. – Если ты живешь честным трудом, ты в праве ни перед кем не сгибать своей спины.

Чили исполнилось шестьдесят четыре года. Родом он из Чили (отсюда его прозвище), на его лице цвета зеленоватой меди резко выделялись черные усталые глаза. Мы с Чили знакомы только три месяца, с той поры, как нас вместе наняли на это английское судно. Старый матрос сразу обратил на себя внимание команды. В этом тихом и добром человеке мы чувствовали какую-то скрытую силу.

Казалось, что этот добродушный старик способен решиться на то, на что никто другой не мог решиться. Даже начальство, имея дело с Чили, снижало свой обычно резкий и грубый тон.

Чили повернулся и закрыл глаза. Я докурил трубку. В этот момент в кубрик вошел Ганс. Рыжий, краснощекий, с седыми, закрученными вверх, как у кайзера Вильгельма, усами, он был надменен и надут, как индюк. Перед начальством он вытягивался в струнку и по-военному отдавал честь, чего в торговом флоте не требовалось. С равными он держался снисходительно, с молодыми матросами не разговаривал, а хрипло командовал, лаял, дико тараща глаза. Слово «ты» он произносил на немецком языке, подчеркнуто грубо, словно обращался к собаке. Подвыпивши, он надоедал нам своим пением. «Дейчланд юбер аллее» была единственная песня, которую он признавал. У себя на родине он служил в военном флоте, говорил, что был боцманом, но ему не верили, но, повидимому, и этого небольшого чина было достаточно, чтобы он, вкусивши власти, взбесился на всю жизнь.

Войдя в кубрик, Ганс вонзил в меня свой наглый взгляд и зашипел:

– Ты! Спать!

В ответ я только усмехнулся и пожал плечами. Указав на его лоб, я повертел пальцем в воздухе.

Ганс налился кровью и бешено топнул ногой, а Чили захихикал.

– Спать! – еще страшнее зарычал Ганс.

– Что за шум? – послышался сердитый голос Карла.

– Пришла бонна и укладывает меня спать, – сказал я-

– Какая бонна?

– Твой земляк.

– Гони вон эту…

– Что?! О ты, ферфлюхтер! – Ганс стал угрожающе снимать с себя пиджак.

– Давай! Давай! – Карл вскочил с койки.