Вильям Гиллер - Пока дышу...

— Почему вы это говорите? — удивленно и обиженно спросил Горохов, и Тамаре Савельевне снова стало жаль Федора, потому что упрек в сенсационности не был справедлив.

— Да хотя бы потому, дорогой мой, что ведь и у вас тоже есть всего одно сердце! — насмешливо, но примирительно сказал Сергей Сергеевич. — Вы не подумайте, что я вообще против ваших поисков, нет! Я вполне понимаю, как вам не терпится полностью реализовать знания, полученные в Москве, но и нам и вам многое еще надо освоить. Я полагаю, что через год-два мы поймем друг друга.

— Вы хотите сказать, что я стану умнее и старше?

Кулагин снисходительно улыбнулся. Одним ртом. Глаза, оставались серьезными. Крупина видела, что он просто устал: разговор был трудным для обоих.

— Да нет, не в возрасте дело, — заметил профессор. — И уж во всяком случае не в уме. Вы, Федор Григорьевич, считаете меня заядлым консерватором, а себя, конечно, новатором, — схема весьма банальная! Но подумайте, голубчик мой, ведь в стране есть множество институтов, которые занимаются именно грудной хирургией. А мы готовим врачей-практиков, их надо обучать всему, с чем сталкивает жизнь, потому что восемьдесят процентов больных получают помощь в поликлиниках и лишь двадцать процентов обращаются в больницы.

Горохов отчетливо видел, что Сергей Сергеевич от конкретного спора перешел к общим рассуждениям, и потому решил вернуться к тому, что было для него сейчас единственно важным.

— В общем, так, Сергей Сергеевич, — вновь обратился он к профессору, — я хотел бы уточнить, действительно ли вы считаете, что наша клиника не должна заниматься сердечно-сосудистой хирургией? Или в принципе не возражаете, но имеете какие-то свои соображения на этот счет?

Кулагин повысил голос — он не любил такого тона, не терпел столь резкой постановки вопроса.

— Болезнь Чижовой — это все же жизнь, — сказал он. — И больная как-то приспособилась к этой жизни, привыкла к ней…

— Хороша привычка! — с горечью воскликнул Горохов. — Вы же отлично знаете, что консервативное лечение ей не поможет. Так не честнее ли было бы предупредить ее о риске и предложить операцию?

— Честность — это одно, но существует еще и другое понятие — осмотрительность. В молодости я и сам гонялся с ножом чуть не за каждым больным, однако у хирурга на первом месте должна быть мысль и лишь на последнем — нож. Таково мое убеждение.

— Конечно, это верно, — согласился Горохов, — но я имею в виду именно те случаи, когда мысль оказывается бессильной перед ножом. Вы же меня прекрасно понимаете, Сергей Сергеевич! Риск заложен даже в обычном перелете из Москвы, допустим, в Ленинград!

— Воистину тонкое наблюдение, — бесшумно постукивая карандашом по зеленому сукну стола, заметил Сергей Сергеевич. — Но я вынужден напомнить вам: мастерство и зрелость хирурга не в том, что он оперирует, а в том, что изыскивает возможность обойтись без операции.

Кулагин закурил, глубоко затянулся. Он глядел на Горохова пристально, но ни злости, ни даже раздражения не выражало его крупное, скульптурное лицо. И Тамара Савельевна была благодарна ему за это долготерпение. Право же, Горохову иной раз не хватает элементарного такта. А потом сам же казнится, — она это не раз замечала, да и сам он не скрывает этого.

— Сергей Сергеевич, — снова заговорил Горохов, но Крупина заметила, что от волнения он слегка заикается. — Я понимаю ваше беспокойство, но поверьте, что Чижова для меня вовсе не материал для диссертации. Честное слово, я не об этом думаю. То есть думаю, конечно, но…

— Слушайте, — прервал Кулагин, обращаясь теперь уже к Крупиной, — а что, если эту Чижову перевести в клинику Архипова? Я убежден, что он даже рад будет.

— Не знаю, Сергей Сергеевич, — сказала Крупина и добавила: — Может, Архипов и взял бы Чижову, но она-то сама спит и видит только вас. Ее сестра вас еще по фронту знает. Специально из Москвы привезла.

— Как фамилия сестры?

— Марчук.

Кулагин задумался, попыхивая папиросой и уже не следя за кольцами дыма, медленно уплывающими к высокому потолку. Потом, посмотрев все же им вслед, поймал себя на мысли: «Да, только в этих старинных зданиях и вспоминаешь, что в человеческом жилье важна не одна площадь, но и кубатура».

В дверь постучали. Кулагин улыбнулся вошедшему так, словно именно его и ждал. А может, он и в самом деле рад был сейчас кому угодно, лишь бы отделаться от Горохова.

Федор Григорьевич, разом сникший, осторожно держа двумя руками пепельницу, понес ее за дверь к стоявшей в коридоре фаянсовой урне, вернулся и снова сел в кресло.