Кулагин ожидал новой вспышки смущения, но с Крупиной что-то случилось. Она так резко вскинула свою красивую голову, что едва не рассыпался пышный узел волос, и глаза ее заблестели, и даже тени смущения не было во взгляде.
— Да, я близко принимаю к сердцу всю эту историю! И если бы даже люди меня не просили, я сама бы поставила вопрос о Горохове на бюро.
«Ишь ты! — мысленно поразился Кулагин. — Пробудил в тебе, видно, этот бабник страстишку!» Поднимаясь с кресла, он сказал:
— Что ж, Тамара Савельевна. Прискорбно, конечно. Партийному руководителю не следовало бы, пользуясь авторитетом партбюро, прикрывать недостойного человека… Даже если он вам… близок. А, судя по всему, это именно так. И я рассчитываю, что коммунисты вам на это укажут.
Он сказал это и с удовлетворением отметил, что Крупина побледнела. И ему показалось, что лед слегка хрустнул — она сейчас сломается, не вырваться ей из многолетней привычки подчиняться его авторитету. Ему была дика вся эта беседа, как гром в ясный день, как внезапное зарево пожара на спокойном горизонте.
С чего это вдруг? Ведь уже месяца два прошло с тех пор, как он убрал Горохова!
Кулагин проводил Тамару Савельевну подчеркнуто вежливо, хотя и молча. Даже хотел подать ей пальто, но она поторопилась схватить его первая. Получилось грубовато, и Кулагин с удовлетворением отметил, что нынешняя молодежь все-таки слишком дурно воспитана. Грубая молодежь!
Закрыв за гостьей дверь, он выругался, как грузчик, что случалось с ним очень редко, тяжелыми шагами прошел в кабинет мимо жены, молча стоявшей в дверях столовой, где в стаканах темнел нетронутый чай.
Анна Ивановна то ли ждала, что он заговорит, то ли сама хотела начать разговор, но он ничего этого не пожелал заметить. Да и о чем ему говорить с женщиной, которая родного сына не смогла удержать дома?! В конце концов, разве это не дело матери — привить ребенку любовь к родителям, к своей семье, к родному крову?
Он прошел мимо нее, как мимо вещи, и закрылся у себя на ключ, и стал неслышно ходить из угла в угол по ковру, и так же неслышно появлялось, и исчезало, и вновь появлялось в полированном красного дерева торце старинного шкафа его отражение.
Кулагин вспомнил, что мать Горохова недавно приходила в клинику за какими-то там бумагами, наверно, хотела избавить сына от лишнего неприятного визита. Вот вам, простая женщина, а о сыне заботится, ограждает его от душевных травм, — так и должна поступать настоящая мать! Зато его мамаша, интеллигентная Августа Павловна, ничего не прощает сыну. Ничего! Похоже, она не простила ему и того, что он вырвался из этой военной мясорубки. Но на кой же черт ему нужно было до конца тянуть солдатскую лямку? Не выгоднее ли для страны, что он вернулся с двумя руками и мыслящей головой и стольких людей спас от смерти?
А Слава? По какому, собственно, праву он судит отца? За что? За то, что он, отец, исходя из жизненного своего опыта, выбрал ему лучшую специальность?.. Вот она, сыновья благодарность!..
В потоке всех этих мыслей угроза Крупиной, — а слова ее он расценивал именно как угрозу, — не была главной. С этой дорвавшейся наконец до мужской постели мадонной он сумеет справиться, слишком шатки ее позиции. Или, может быть, все исходит от Архипова? Хорош коллега! Очень деликатно поступил! Взял к себе на работу Горохова, продемонстрировав тем самым перед всем городом, что осуждает решение профессора Кулагина!
Сергей Сергеевич ходил по комнате, и собственное отражение неизменно спешило ему навстречу, и они едва не касались плечами. Эта близость, как всегда, успокаивала. Всё и все в мире под вопросом, только тут надежность, только сам себя он не подведет.
Он начал успокаиваться, и как раз в это время позвонил Прямков и сказал, что именно его, профессора Кулагина, рекомендуют на пост директора научно-исследовательского института.
…Прошло месяца два. Или три.
В кабинете Архипова сидел Федор Григорьевич и маленький человечек с добрыми, печальными глазами, которого Горохов десять дней назад прооперировал. Это была его первая операция в новой клинике.
Пустяковый аппендицит нелегко дался. Долгие недели — как это и бывает у хирургов, потерпевших тяжелую неудачу, — Федора Григорьевича преследовал страх перед операционным столом. Под любым предлогом он уклонялся от операций, но наконец Архипов просто приказал ему взяться за настоящее дело.
И вот они сидят втроем. Оказывается, человек с печальными глазами очень боялся операции. Но завтра он выписывается, и вот принес на память своему врачу слепленную из пластилина фигурку.
Читать дальше