Михаил Бубеннов - Орлиная степь

— Тогда прощай…

— Прощай!

Леониду вдруг стало грустно и больно прощаться с Хмельно. Впервые он почувствовал, что он уже не держит на нее никакого зла. Ему захотелось как-то утешить ее, как-то обласкать, чтобы облегчить эти минуты расставания навсегда. Он шагнул к плачущей Хмельно и положил ей на колени букетик ветреницы.

— Возьми. Это тебе…

И пошел, боясь-оглянуться назад.

Через день Леонид Багрянов возвратился в Заячий колок на тракторе «С-80», который вытащили наконец из Черной проточины. Едва открыв дверцу кабины, он озабоченно крикнул встречавшему его Корнею Черных:

— Ну, как у вас тут, Степаныч? Сеете?

— Сеем вовсю! — отвечал Черных, подходя к трактору. — Дело идет хорошо.

Леонид соскочил на землю.

— Давай я буду сеять, — заговорил он, подавая руку Черных. — Сам знаешь, этот трактор выгоден на севе. От зари и до зари — и дам стога.

После обеда могучий трактор Багрянова с пятью сеялками стоял уже у массива поднятой целины. Три сеяльщика, лебяженские колхозники, быстро и ловко заправляли сеялки, ссыпая в их ящики, кули с отборным зерном. Когда заправка уже заканчивалась, Леонид вытащил из кабины трактора небольшой, но увесистый мешочек и, проходя вдоль сеялок, стал отсыпать из него в каждый ящик по небольшой горстке отцовских семян, а затем перемешивать их с алтайской пшеницей.

Увидев молодого москвича за таким странным делом, лебяженцы, собравшись у крайней сеялки, с удивлением заговорили между собой:

— Колдует он, что ли?

— Подсыпает что-то…

Дождавшись Багрянова, один из лебяженцев, крупный дядя с выгоревшими на солнце усами, в приплюснутом старинном картузе, сгорая от любопытства, спросил:

— Ты чего же это, мил человек, подсыпаешь? Можно узнать? Нас тут интерес берет…

— Своих семян подмешиваю, — ответил Леонид.

— Особого сорта, что ли?

— Особого… На людской крови выращены.

И Багрянов начал сев.

Для людей, где-то ведающих степью, это была очередная «весеннеполевая работа», которую нужно закончить в «сжатые сроки»; для молодых новоселов, поселившихся в степи, это было их но-еым делом, которому суждено надолго остаться в памяти; для Леонида Багрянова это было чем-то вроде священнодействия, таинством, которому он отдался весь, всем своим существом, как отдаются глубоко верующие люди молитве. От темна и до темна он своим трактором-богатырем таскал по мягкой пахоте, уже пообсохшей и начинающей пылить, пять сеялок, сразу засевающих полосу в восемнадцать метров шириной.

С каждым днем становилось жарче. Заячий колок полностью оделся, целина ярко зазеленела, зацветали тарначи и разнотравье. Но Багрянов не замечал зеленой весны. День-деньской он видел только пахоту, от которой над трактором и сеялками поднималась пелена пыли, он видел рычаги в своих руках да ощущал нещадно палящее солнце. Он засевал за световой день каждый раз не менее ста гектаров, выполняя полторы нормы. Обедал всухомятку, на ходу. Когда совсем темнело, останавливал трактор, при свете фонарей осматривал и заправлял его, не отходя от пахоты, выливал на гудящую голову несколько ведер воды, нехотя опоражнивал миску мясной похлебки и, прикрывшись курткой, быстро засыпал на мешках с пшеницей. Задолго до рассвета он опять уже был на ногах. «Железный парень!» — восхищались им лебяженцы.

Леонид не был теперь бригадиром, но был главным человеком в бригаде, потому что делал ее главное дело. Поэтому на нем сосредоточивалось внимание всех, кто имел отношение к севу у Заячьего колка. Молодые новоселы торопились дисковать и бороновать землю — для Багрянова, лебяженцы день и ночь возили семена — для Багрянова; если где-либо заходила р, ечь о работе бригады, то в первую очередь говорилось о Багрянове; всякий, кто приезжал теперь в Заячий колок, направлялся прежде всего к Багрянову. А приезжало сюда, кстати, немало разных людей. Один за другим являлись уполномоченные — из Зале-сихи, из района, из Барнаула… Все чаще и чаще наведывались молодые новоселы из работавших поблизости бригад. Леонид чувствовал, что Заячий колок становится своеобразным степным центром, куда почему-то тянутся молодые сердца.

Однажды утречком, на четвертый день сева, возвращаясь с дальнего края пахоты к северной опушке Заячьего колка, Леонид увидел: у кулей с зерном остановились две «победы» и знакомый «газик» главного агронома Зимы. «Вот тебе на, целые комиссии поехали!» — с недовольством подумал Леонид, размышляя, что бы это могло значить. Остановив наконец сеялки для заправки, он выскочил из кабины и предстал перед Зимой.