Михаил Бубеннов - Орлиная степь

— Только здесь!

И тут он увидел, что со стороны Заячьего колка его догоняют на мотоцикле. «Она! Тьфу, змея с голубыми глазами! Да что тебе надо?» Он помрачнел пуще прежнего и, понимая, что деваться некуда и встреча с Хмельно неизбежна, опустился на пригретую солнцем землю.

Она очень удивилась, увидев в его руках букетик нежной белой ветреницы.

— Ну, сразу и жарко! Теперь начнет палить! — заговорила она, отойдя от мотоцикла и смело опускаясь на землю неподалеку от насупившегося Багрянова, — Далеко ты ушел! Я не думала… — продолжала она, все поглядывая и поглядывая на букет цветов в. его руках. — Вернулся в Лебяжье шофер, который возит вам семена, и говорит: «В Заячьем собираются сеять!» Я скорей туда…

— Туда — твое дело: ты отвечаешь за сев, — заговорил Леонид, не удостаивая Хмельно взглядом. — А вот сюда зачем? Я ведь теперь не бригадир, что тебе от меня надо?

— Мне сказали, ты пошел в Залесиху.

— Ну и что же?

— Далеко ведь! Дай, думаю, подвезу.

— Спасибо за заботу, — пробурчал Леонид. — Только я в Залесиху не пойду. Раздумал…

— Почему же? — встрепенулась Хмельно. — Ты должен пойти в райком! Ты должен рассказать там о Краснюке!

— А дальше что?

— Его заставят отменить приказ, и ты останешься здесь.

— Я и так останусь здесь.

— Но ведь он снял тебя с работы!

— Я ехал сюда не за должностью, а поднимать целину, — немного погодя суховато ответил Леонид. — Но пока что я лично поднимал ее мало. Теперь буду поднимать больше.

— Чем? Где?

— Трактором. У Заячьего колка. Отсюда сверну прямо на Черную проточину и буду вытаскивать наш трактор. Думаю, что уже пора.

— А его уже вытаскивают. Леонид быстро обернулся к Хмельно.

— Серьезно? Вот и хорошо!

— Но Краснюк, я думаю, не оставит тебя в бригаде даже и трактористом.

— А где у него люди?

— Найдет!

— Что ж, пойду в прицепщики!

— Если он взбеленился, то и прицепщиком может не оставить, — сказала Хмельно. — А он взбеленился, это точно! Говорят, рвет и мечет, а отчего — никто не поймет. И дело ведь идет не плохо…

Отведя взгляд от Хмельно, Леонид сказал:

— Тогда пойду сеяльщиком. Назначишь? Ведь это в твоей власти? А если сказать откровенно, мне сеяльщиком как раз и хочется быть. Мне хочется сеять, сеять и сеять! Понятно? Сеять и сеять, а не обивать вот в это горячее время разные пороги в районе. Вот когда отсеюсь, тогда и за другие дела…

— Тогда и сразишься с Краснюком?

— Пожалуй, тогда уже поздно будет.

— Вот и я так думаю! — воскликнула Хмельно; в ее голосе послышалось осуждение. — Тогда тебе в райкоме скажут: а почему сразу не пришел, почему молчал?

— Да не поэтому поздно будет… — Леонид неожиданно усмехнулся совсем невеселой усмешкой. — Не с кем будет сражаться! Не понимаешь? Я думаю, когда мы закончим сев, Краснюка уже не будет здесь.

— Да куда он денется?

— Отбудет в милые пенаты.

— В город?

— Конечно.

— Но почему ты так думаешь?

— Ты же сама говоришь, что он сейчас рвет и мечет. А отчего бы ему беситься, если дело идет хорошо? Стало быть, одна причина — лопнули его расчеты…

— Какие расчеты?

— Расчеты на то, что станция провалит дело с целиной, а его за это снимут с работы, — отвечал Леонид очень серьезно, глядя в землю. — Теперь-то я его насквозь вижу. Вот он, оказывается, какой! Тоже хищник, тунеядец, только совсем другой породы, чем Деряба… Более живучей… Задумал тонко, да не вышло! Есть отчего взбеситься… Это же ясно. Ждал провала, а мы помешали…

Хмелько слушала Багрянова с напряженным вниманием, поражаясь зоркости его глаза, смелости и логичности выводов из своих наблюденией над людьми. Потом все же переспросила:

— Неужели и правда сбежит?

— А вот увидишь! Не лежит его душа вот к этой матушке земле… — Леонид погладил рукой землю между дернинами, провел ладонью по зеленям. — А у кого не лежит к ней душа, тот не совьет на ней гнезда.

— Может, ты сейчас…

— Думаешь, со злости наговариваю? Нет, я его раскусил! Правда, это могло бы случиться и раньше, да ведь не хочется плохо думать о людях. Очень это неприятно.

— О некоторых ты все же думаешь плохо.

И тут Леонид впервые посмотрел на Хмелько долгим, пристальным взглядом. После той встречи, когда Хмелько не пустила его в Лебяжье, он видел ее лишь однажды — на похоронах Кости. Сильно изменилась она за эту неделю. Сегодня она была не в шубейке из курчавой овчины, а в новенькой прорезиненной куртке защитного цвета, хорошо спасающей от ветра, не в обычном своем заношенном лыжном костюме, который служил ей дорожной и рабочей одеждой в непогодь и грязь, а в шерстяной кофточке и юбке; вместо шапки она надела сегодня зеленый берет, вместо сапог — туфельки на низком каблучке. Даже в простой, грубоватой одежде Хмелько всегда оставалась по-своему изящной; теперь же, в женской одежде, если исключить полувоенную куртку, она казалась (может, с непривычки) просто очень и очень нарядной для степи. Но эта нарядная одежда только оттеняла бледность ее лица, уста— лость взгляда. Она и сейчас была красива, она и сейчас могла ослепить синевой своих глаз, но Леонид смотрел на, нее спокойно, без прежнего восхищения и любования. Он не злился на нее, как это было сразу после бегства Светланы, — его отходчивое сердце уже успело смягчиться. Но и забыть о вине Хмельно он пока не мог.