Анатолий Климов - Северные рассказы

— Хорошо! Приготовься!

Опять впились руки в механизм управления, ноги давили педали...

Вдруг в глазах преломилось изображение гор, нагромождение льда, черные точки на снегу, огромная буква «Т» на аэродроме... Через мгновение опять пришла боль, все исчезло...

Стиснув зубы, чтобы не закричать, летчик выключил моторы и стал опускать машину на посадку под резким углом.

— Торосы!— кричит Николай Сугробов и трясет командира за плечо.

Алексеев быстро включил моторы и рванул аэроплан кверху. Прошел еще минуты две и опять выключил.

— Лед, Дмитрич! Лед! — снова кричит механик. — Куда ты?

Летчик опять взмывает на минуту машину кверху...

Самолет прыгает надо льдом, как блоха.

Боль в глазах мутила рассудок. «Скорей бы земля или еще там что».

— Дядя Митяй!..

«Поздно, Коля, поздно».

У-ух! Удар. Толчок. Треск. Стремление по инерции вперед, боль в лице от удара о приборы. Все замолкло...

От толчка пассажир самолета — парторг правительственной зимовки на мысе Нордвик — проснулся. Он неуклюже полез к выходу, ежась от холода. Вывалившись в снег, он как можно веселей крикнул:

— Ну вот и чайку выпьем теперь!

Вдруг из кабины пилота спиной к парторгу медленно поднялся Алексеев и на ощупь («как слепой, что это он», — подумал парторг) полез из самолета. В это же время выпрыгнул на снег и Сугробов.

Парторг взглянул на механика и замер: лицо у него было залито кровью.

— Слепой что ли ты сегодня, Дмитрич? Смотри, что наделал...

Сугробов поперхнулся, закашлялся и выплюнул на снег вместе с кровавой слюной два зуба.

— Кричал: лед...

На звук его голоса Алексеев обернулся. Слова застряли в горле у механика, когда он взглянул на лицо пилота. На него глядели мертвые, дикие, холодные глаза.

— Коля, я не вижу. Я ослеп, товарищ. От снега ослеп, — прохрипел Алексеев, лег в снег вниз лицом и, захватив полные пригоршни холодного снега, прижал его к разбитому пылающему лицу. Белый снег окрасился в средине, и кровь расходилась темным пятном все шире и шире...

Алексеев не ослеп. Воспалительный процесс глаз скоро прошел.

Через три года, когда советские летчики вели звено самолетов на Северный полюс, командиром одной из машин «СССР-Н-172» был полярный летчик Анатолий Дмитриевич Алексеев — Герой Советского Союза.

Выходя из гавани, «Седов» простуженным голосом рявкнул. И туман и сентябрьская промозглая изморось шарахнулись в стороны от этого рева. Белый пар от сирены ледокола, прижатый плотным воздухом, вместе с дымом из труб корабля, низко стлался по воде.

Ветра не было. Последние штормы-буяны ушли далеко на запад от Карского моря к теплым водам Гольфстрема — воевать из последних сил с опускающейся на землю зимой.

«Седов» прокричал в последний раз. И хотя с корабля давно уже ничего не было видно, зимовщики продолжали молча махать шапками. И это было прощание: трогательное своей сдержанной теплотой, может быть, даже скупое и суровое.

Тихая, смиренная бухта ласково плескалась о берег...

— Ну, вот мы и осиротели, товарищи, — просто сказал начальник острова. Никто из остальных четырех не ответил ему. Радист Даров строго смотрел вслед ледоколу; доктор Трегуб, пряча взволнованные глаза, нагнулся к земле, словно увидел на берегу редчайший камень; метеоролог Афанасьев резко повернулся и быстро зашагал к зимовке, а повар Матвеич пнул с сердцем подвернувшегося пса и со злобой накинулся на него:

— Чего под ноги лезешь? Ласкуша чортова, — хотя собака и не думала искать у старика ласки.

Разговор явно не получался. Каждый хотел в одиночестве осмыслить новое, необычайное свое положение, перечувствовать прощание с людьми на год...

Они отлично прожили долгих семь месяцев. В темные сплошные ночи-дни пять человек несли свои вахты. Когда страшные, многобальные ветры-норды валили людей с ног, тысячи- невидимых игл вонзались в лицо, стыли глаза, собаки скулили и глубоко зарывались в снег в поисках тепла, — метеоролог бродил возле домов по веревке, на ощупь отыскивая приборы, и потом составлял синоптические характеристики поведения капризной арктической зимы. Рация регулярно отправляла сводки в Москву, Ленинград, Архангельск, Свердловск, и там донесения из бухты Тюленьей вместе с другими сводками полярных станций «делали погоду» для всей страны.

Семь месяцев они работали с увлечением, с азартом, словно одержимые. Собираясь вместе за едой и на отдыхе в кают-компании, они несли с собой задор и бодрость счастливых людей. Сколько раз маленький, доверху запорошенный хрустким снегом, домик зимовки слышал необычайные рассказы, громкий смех и дружные песни. Зимовщики были счастливы. Для полноты жизни нехватало только общения с людьми Большой Земли и свежих новостей и впечатлений, таких ярких в нашей стране.