Петр Кириченко - Четвертый разворот

— Много, — ответил Платон Спиридонович, — всего и не упомнишь.

— Но всех ведь не пригласишь, — хватался Федор за последний аргумент. — Их — тысячи...

— Всех? — задумывался Платон Спиридонович и чесал за ухом, где у него обычно торчал карандаш. — Всех, пожалуй что, не пригласишь, места во дворе не хватит. — И добавлял с чувством: — А было бы хорошо! Эх, хорошо!

И он снова говорил Федору, как они купят в столовой бочку пива; Паша Ивановна позаботится о закуске, а картошка своя, так что оно недорого и обойдется. И говорил он так, словно бы видел и слышал свадьбу, улыбался, представляя, наверное, как погуляют люди и останутся довольны.

— Людям — веселье, нам — забота, а в целом — событие! — сказал он и крякнул: — Вот так!

Как сучок стесал.

Федор не понял, отчего это Платон Спиридонович беспокоится о чужих людях, спорить не посмел, но свадьбу едва не испортил. Когда встали из-за стола поплясать и поразмяться, Федору показалось, что один из гостей как-то не так поглядел на невесту, и он хватил того по скуле. Вокруг зашумели, женщины вскрикнули, и обиженного заслонили от жениха. Неизвестно, как уж там гость поглядел на Лиду, да и глядел ли вообще, поскольку не пропустил ни одной поднесенной чарки, но видевшие все это люди решили: «С гонором жених!» Дружки обиженного только сплюнули, взглянули на солнце и, посчитав, видно, что рановато, бить жениха не стали.

— Свадьба, — сказал один из них и для убедительности добавил: — Торжественный день!

Лида не замечала в счастье ничего, прижималась плечом к Федору, ласково на него глядела и стыдливо краснела, когда какая-нибудь молодуха начинала издалека:

— Была я на свадьбе у Звонячки, так там горилку подавали горькую...

И свадьба нестройно, но с запалом кричала:

— Горько! Горь-ко-о-о!..

Так кричала, что слышно было, наверное, на весь поселок, и Лида под эти крики целовалась с Федором. Все вокруг казалось ей прекрасным: и желавшие счастья гости, и Федор, сидевший прямо и строго. Рубашка его сияла белизной, оттеняя лицо, и Лида чувствовала, что уже любит его, любит, как не любила прежде никого. От таких мыслей сжималось сердце, сладко и страшно ныло, а в груди становилось холодно. Кружилась голова от счастья, немного — от выпитого... Конечно, Федор был достоин любви, как достоин ее, наверное, каждый, но главное скрывалось в другом: Лида хотела любить, истосковалась в одиночестве, а Федор оказался рядом. Ей показалось, что она должна полюбить, и она полюбила, и в тот день ей не представлялось, что может быть по-другому, без любви.

Платон Спиридонович, как всякий радушный хозяин, щедро угощал гостей, не отказывался и сам от чарки-другой и то говорил с кем, то отплясывал, то затягивал старинные песни, которых никто не знал, вспоминал зачем-то о рамах и стропилах, а к вечеру, сморившись, преспокойно уснул, помня, что находится у себя дома, значит, волен поступать, как ему хочется И когда рано утром Паша Ивановна стала рассказывать ему, как Федор ударил гостя, он ничего не понимал, блуждал глазами по стенам комнаты и чесал за ухом. После до него все же дошло, и он задумался минут на пять.

— Ревнив, — сказал он наконец и тут же потребовал чарку. — Неустойчиво жить будут, — добавил, выпив и озадаченно крякнув.

И действительно, Федор оказался не просто ревнив, как это бывает между супругами, а ревнив до одури. О таких говорят — придерется и к столбу. Сразу же после свадьбы молодые сняли полдома у чужих людей: жить у Платона Спиридоновича было бы тесновато, а к тому же Федор заявил, что они с женой начнут новую жизнь. Из автолавки он Лиду рассчитал, сказав, что нечего мотаться черт знает где, поговаривал о том, чтобы она и вообще не работала, но денег не хватало, и он разрешил устроиться в магазин.

— Временно! — пояснил он и на всякий случай постращал: — Гляди мне: из дому и домой!

— Боишься, украдут? — посмеялась Лида, чувствуя, как ей приятны эти слова. — Никуда я не денусь.

— Смотри мне! — буркнул Федор. — Знаю я...

Он каждый вечер встречал ее с работы и приводил домой. Люди завидовали Лиде и говорили, что ей повезло в замужестве. Лида и сама сначала посмеивалась, надеясь, что ревность эта только на первое время, пока Федор не узнает ее как следует и не станет доверять, — встречались-то они мало. Шло время, проходили дни и месяцы, но Федор не менялся, все так же недоверчиво допытывался, кто приходил в магазин, с кем она говорила, о чем, — и смотрел при этом с прищуром, — будто бы говорил: «Смотри мне!.. Знаю я, все знаю!» Однажды Лида не выдержала расспросов и попыталась объяснить мужу, что ревновать ее не к кому, да и незачем, потому что ревность эта обижает.