Петр Кириченко - Четвертый разворот

— Я недолго там и пробыла, — продолжала Клавдия Степановна. — Как поняла, что такое со мною, сразу домой подалась. От позора, да и легче дома-то. А когда Таня уехала да написала, что летать будет, меня кольнуло: будто чувствует. Что же теперь встречаться, — закончила она. — Все одно уж...

Какое-то время мы молчали. Вернулась Лика, помогла убрать со стола и помыть чашки, а затем мы стали прощаться. Клавдия Степановна плакала и просила нас не забывать ее и приехать в гости.

— Будем очень рады... Приезжайте...

Мы с Ликой обещали, что соберемся и непременно побываем в Белозерске, и Клавдия Степановна радостно кивала головой и заранее благодарила.

Пока мы шли до автобуса, Лика молчала, а затем спросила, не нужна ли мне какая-нибудь помощь. Мне хотелось сказать ей что-то обидное, но я промолчал, подумав, что она, в сущности, ни в чем не виновата. Простились мы тепло, но, кажется, Лика все же обиделась, поскольку от помощи я отказался.

Через несколько дней на проходной ко мне подошел незнакомый мужчина и, назвавшись врачом «скорой помощи», предложил поговорить. Я понял, что речь пойдет о Татьяне, и попросил подождать, пока сдам документы.

— Как вас называть? — спросил я, возвратившись.

— Зовите просто доктор, — ответил он тихим голосом и добавил: — Я уже не верил, что разыщу вас.

— У нас это сложно, — согласился я, разглядывая лицо, аккуратную бородку и усталые, добрые глаза. — Бывает, самолет не могут отыскать, не то что человека.

Доктор сказал, что иногда в ночное дежурство они приезжают в наш буфет на третьем этаже. Я так понял, что это и облегчило поиск, и предложил заглянуть в бар, дескать, там можно спокойно поговорить.

— Не люблю темноты, — отказался он, поблагодарив. — Да и спать захочется, потому как я после ночной.

Мы пошли на автобусную остановку. Я ожидал, что доктор станет говорить, когда мы поедем, но он молчал, а затем предложил выйти и пройти пешком. Мы так и сделали и неторопливо брели по тополиной аллее, мимо голого сада и высоких белых домов. Близились сумерки, и на западе, за этими домами, горело яркое пятно заката. Редкий закат и на удивление кровавый. Я сказал, что если написать красками нечто подобное, то получился бы шедевр. Доктор покосился на меня и ничего не ответил. Так мы прошагали метров сто, а затем он спросил, откуда мне было известно, что Татьяне не хватит времени.

Я посмотрел на него и сказал, что не понимаю вопроса.

— Так она говорила, — пояснил доктор и, помолчав, добавил: — Мне, естественно, проще передать ее слова, но... Как бы вам объяснить, чтобы было понятно. Эта смерть не выходит у меня из головы. Я был уверен, что спасу ее, понимаете, спасу. И только после понял, было что-то кроме удара и аборта, что добило ее.

— Постойте! — прервал я его. — Какой аборт?

Он остановился и внимательно поглядел на меня, вроде бы говоря: «Голубчик! Предо мной-то что прикидываться?!»

— Обычный, — ответил он спокойно, — но только поздно, а потому подпольный и с последствиями... Вы что, серьезно не знали?

Я ответил, и тут мне вспомнилось, как мы разругались с Татьяной после кино. Я рассказал об этом доктору, он слушал внимательно, но казался разочарованным: он ожидал услышать нечто такое, что подтвердило бы его собственные мысли.

— Думали, я предвидел гибель?

— Нет-нет, — открестился он поспешно. — Все не так.

— Доктор, — я взял его за руку. — Что она говорила?

— Просила найти вас. Сказала, что не хватит времени. Кому? Вам тоже? Вот я записал. — Он достал из кармана блокнот и прочитал так, как читают иностранцы, по слогам. — Штурман экипажа Рогачева. Вот, пожалуй, и все.

— Что же было, кроме удара?

— Да что удар, — раздраженно ответил он. — Меня поразило то, что она так легко приняла смерть. Поразило, — повторил он. — Я ведь сделал все, что нужно... Да, вспоминала какие-то часы, но это был, наверное, бред.

Я возразил и, сам не зная зачем, рассказал ему то, что произошло в последние месяцы, и, когда дошел до покупки часов, доктор нахмурился. Я умолчал о снятой комнате, о Глаше, впрочем, я и сам только теперь понял подслушанный в самолете разговор. Тогда Рогачев спрашивал, решилась ли она... Она решилась...

— Значит, он не хотел отдавать дорогие?

— Это была плата, хотя я и сомневался до нашей встречи.

— Вы говорите так, будто знаете чужие мысли, — сказал он язвительно и взглянул на меня с усмешкой.

И я ответил — или мы все превратились в ясновидящих и без усилий читаем мысли других людей, или же мысли наши стали до того просты, что угадать их не составляет никакого труда.