Владимир Фалеев - Дом моей судьбы

— Что у тебя там, спешное?

— Надо было в город, — повторила она твердо.

«Характер у нее кремень, как у тетки», — подумал я и больше ни о чем не допытывался; пообещал похлопотать за нее в правлении колхоза. Посоветовал не опаздывать на занятия в школу.

— Балда ты, Александр! — выслушав меня, раздосадованно подытожил рассказ Батя. — Ехал помочь, и после твоего участия девчонка полезла в петлю… Иди!

В моем кабинете райкомовцы обступили меня с сочувствиями. А я сидел как пень, ничего не слыша. Спохватился — и поехал в областную прокуратуру.

— Зачем вы лично взялись изучать причины падежа телят? — спросил следователь.

— Такой у меня нрав, — другого ответа не мог придумать. — Лезу в происшествия…

Покинув прокуратуру, оседлал мотоцикл, рванул в Коммунарку. На улице, как обычно, играли на полянках ребятишки, бабушки сидели на скамейках. Остановив мотоцикл возле ворот тетки Дарьи, свободно вошел в ограду, но дверь в сени заперта крохотным замком. В здании клуба (а там и комната бригадира) за столом сидел бритоголовый маленький мужик в сатиновой рубахе-косоворотке, громко наставлял двух женщин. Увидев меня, он торопливо встал и протянул руку, но глаза у него были хитроватые, недобрые.

— Нехорошо, Илларионыч, вышло… Встряли в наши телячьи неурядицы и замарались…

— Где тетка Дарья? — перебил я его.

— А что Дарья? Она не поможет. — Он сел за стол, опять стал что-то писать в толстой амбарной книге.

Красивая полная женщина, моя ровесница, некстати засмеялась:

— Губишь, секретарь, девушек… Жениться пора! А Дарья ушла в церковь заказывать панихиду.

Упреки и шутки так расстроили меня, что я скорбно приложил руку к сердцу и раскаялся:

— Клянусь вам, ничем я Юлю не оскорблял! Расспросил только о телятах…

— Ну, ну, Илларионыч, — успокоил меня бригадир. — Ты это судье скажешь, а мы люди маленькие… Жалко девушку.

Ясно море! Никому не было дела до моей исповеди! Да и правильно: девочку уже не оживить! Женщина рассказала: тетка Дарья вечером хватилась, где племянница? Сходила в соседний дом, там два парня холостых, допытывалась у них, была ли Юля на танцах в клубе. Нет, там ее не видели. До рассвета тетка Дарья просидела у окошка, все поджидала племянницу, думала, что она на свидании. Беспокойство, конечно, одолевало. А как вспыхнула зорька, побрела в ограду собирать развешанное на веревках белье да заглянула в сарай и обмерла от ужаса: кто-то там висит на шпагатике детской скакалки, привязанной к перекладине, ноги под себя подогнул. «Юленька!» — ахнула тетка и стала тормошить девочку, заторопилась, чтобы чем-то перерезать шпагатик, а под руками ничего нет, и заспешила в кладовую за большими ножницами, которыми овец стригут. Ну сияла тело, уложила на земляном полу, оно уже бездыханное. Закричала тетка Дарья, заплакала, бросилась в соседнюю ограду, разбудила в доме всех. Парни выскочили заспанные, один сходил в сарай поглядеть на Юлю, а второй забоялся. Послала тетка Дарья парня постарше, чтобы привез из поселка доктора, а младшего на мотоцикле за милиционером. Зазря торопила их. Участковый прибыл утром часов в десять вместе со следователем и врачом. Осмотрели место беды, освидетельствовали труп, отправили на машине в город. Дарья сперва плакала, а потом лицо ее окаменело, почернело, она повязалась черным платком и ушла за реку в село, где церковь.

— Неужели надумала отпевать? — всполошился я.

— А кто ее знает! — Бригадир усмехнулся. — Своенравная баба. Захочет — похоронит по-православному вашу комсомолку.

— Висельников в храме не отпевают, — успокоила меня женщина постарше.

— Эх, — махнула на нее рукой другая. — Деньги помогут! У Юли отец северянин, поди, прикатит на похороны…

— Телеграмму отцу отбить бы… Дарья не любит сестриного мужа, она держала девочку из сострадания к ней. Мать у девочки ведь сгорела при пожаре…

От деревенской конторы мотоцикл перенес меня в Лесной, в ограду школы-интерната. Детвора сновала вокруг. Директора школы Илью Борисовича нашел я в кабинете — крохотной комнатке с одним столом, плательным шкафом и двумя креслами. Высокий, с густой седой шевелюрой, в опрятном коричневом костюме, он двинулся мне навстречу, еще у дверей обрадованно стиснул мои плечи:

— Здравствуй, Саша! Под каким парусом?

Он был моим учителем в школе. Каждый раз, как сводила судьба или работа, он непременно напоминал мне, что я его воспитанник. Странно, но он завидовал, что я «районный руководитель». Мой печально-виноватый вид не остался незамеченным.