Владимир Фалеев - Дом моей судьбы

«В то время был публичный экзамен в Университетском пансионе. Мишель за сочинения и успехи в истории получил первый приз: весело было смотреть, как он был счастлив, как торжествовал. Зная его чрезмерное самолюбие, я ликовала за него. Смолоду его грызла мысль, что он дурен, нескладен, не знатного происхождения, и в минуты увлечения он признавался мне не раз, как бы хотелось ему попасть в люди, а главное никому в этом не быть обязану, кроме самого себя. Мечты его уже начали сбываться…»

Не только шутки язвили самолюбивого юношу, для нее шутки, а для него — оскорбление, но и неодобрительные отзывы барышень о Сушковой утверждали в нем убеждение, что Катенька фальшива, хитра, обманщица.

Расставались они в Москве в 1830 году. А затем встреча поэта с Екатериной Сушковой произошла уже в конце ноября 1834 года в Петербурге. В своих мемуарных записках Екатерина говорит:

Лермонтов «почти не переменился в эти четыре года, возмужал немного, но не вырос и не похорошел и почти все такой же был неловкий и неуклюжий, но глаза его смотрели с большею уверенностью, нельзя было не смутиться, когда он устремлял их с какой-то неподвижностью. «Меня только на днях произвели в офицеры, — сказал он. — Я поспешил похвастаться перед вами моим гусарским мундиром и моими эполетами; они дают мне право танцевать с вами мазурку; видите ли, как я злопамятен, я не забыл косого конногвардейца, оттого в юнкерском мундире я избегал встречать вас; помню, как жестоко вы обращались со мной, когда я носил студенческую курточку».

Узнав, что ею увлечен Лопухин, а она, в свою очередь, видит в Лопухине очень выгодного жениха, Мишель в своем письме 23 декабря 1834 года в Москву сестре Лопухина Марии написал откровенно: [2] Перевод с французского.

«Я был в Царском Селе, когда приехал Алексей. Когда я об этом узнал, я от радости чуть не сошел с ума; я вдруг заметил, что говорил сам с собой, смеясь, потираю руки; вмиг я вернулся к своим минувшим радостям. Двух страшных годов как не бывало…

Я нашел, что ваш брат основательно изменился, он так же толст, каким и я был в прежнее время, румян, но постоянно серьезен и солиден; но все же мы хохотали, как сумасшедшие в вечер нашей встречи, — и бог знает отчего?

Послушайте, мне показалось, что он питает нежность к Екатерине Сушковой… Знаете ли вы это? Дядюшки этой девицы хотели бы их повенчать!.. Сохрани боже!.. Эта женщина — летучая мышь, крылья которой цепляются за все, что попадется на пути. Было время, когда она мне нравилась. Теперь она меня почти принуждает ухаживать за ней… но я не знаю, — есть что-то в ее манерах, в ее голосе такое жесткое, отрывистое, резкое, что отталкивает. Стараясь ей понравиться, испытываешь потребность ее компрометировать, наблюдать, как она запутывается в собственных сетях».

Желание компрометировать бывшую «обманщицу» заставляет Мишеля самого прикидываться влюбленным в Катеньку, за две недели он добился того, что позже Сушкова напишет:

«Лопухин трогал меня своей преданностью, покоренностью, смирением, но иногда у него проявлялись проблески ревности. Лермонтов же поработил меня совершенно своей изыскательностью, своими капризами, он не м о л и л, но т р е б о в а л любви, он не преклонялся, как Лопухин, перед моей волей, но налагал на меня свои тяжелые оковы, говорил, что не понимает ревности, но беспрестанно терзал меня сомнением и насмешками… Мне было также непонятно ослепление всех родных на его счет, особливо же со стороны Марьи Васильевны. Она терпеть не могла Лермонтова, но считала его ничтожным и неопасным мальчишкой, принимала его немножко свысока, но, боясь его эпиграмм, свободно допускала его разговаривать со мной; при Лопухине она сторожила меня, не давала почти случая сказать двух слов друг другу, а с Мишелем оставляла целые вечера вдвоем! Теперь, когда я более узнала жизнь и поняла людей, я еще благодарна Лермонтову, несмотря на то что он убил во мне сердце, душу, разрушил все мечты, все надежды, но он мог и совершенно погубить меня и не сделал этого».

26 декабря 1834 года на балу у петербургского генерал-губернатора Лермонтов объяснился с Екатериной.

«Лермонтов приехал к самой мазурке, я не помню ничего из нашего бессвязного объяснения, но знаю, что счастье мое началось с этого вечера. Он был так нежен, так откровенен, рассказывал мне о своем детстве, о бабушке, о Чембарской деревне, такими радужными красками описывал будущее житье наше в деревне, за границей, всегда вдвоем, всегда любящими и бесконечно счастливыми, молил ответа и решения его участи, так что я не выдержала, изменила той холодной роли, которая давила меня, и в свою очередь сказала ему, что люблю его больше жизни, больше, чем любила мать свою, и поклялась ему в неизменной верности. Он решил, что прежде всего надо выпроводить Лопухина, потом понемногу уговаривать его бабушку согласиться на нашу свадьбу; о родных моих и помину не было, мне была опорой любовь Мишеля, и с ней я никого не боялась…»