Лев Правдин - Океан Бурь. Книга первая

— Ну что, поняла теперь? У тебя сын, как я понимаю, не продолжатель твоего дела. Да и у меня… Придут в дом чужие люди, и какие они будут…

Она — в который раз — попросила:

— Отдай хоть «Лебеденочка»!

— Дура, на что он тебе. В темницу свою запрешь.

— Отдай. У меня в сохранности будет. У тебя кто наследник-то? Кто? Девчонка — в голове ветер. Чести своей не жалеет, а уж отцово творение и подавно. Размотает все, ребятишкам на игрушки. Отдай.

— Замолчи! — громко стукнул он кулаком по ступеньке. — Не в свое дело не лезь! Вечкановых не суди. У самих сила есть и ума хватит…

И вдруг он примолк и вроде как бы насторожился, а она подумала, что наконец-то его тронули горячие ее просьбы и он задумался и насторожился, как настораживается человек, принимая трудное и окончательное решение.

Она замолчала и притаилась, чтобы уж совсем не мешать ему прислушиваться к своим мыслям. Но тут она увидела, что вовсе не себя он слушает, что-то другое вдруг оторвало его от всего окружающего, смешало и в один миг перевернуло его мысли.

В темной тишине дома плакал ребенок. Сначала раздался тихий тонкий звук, похожий на неуверенное мяуканье, но это только сначала, а потом… Ого, как заорал он потом. Он протестовал против всего, что ему не нравилось, он требовал то, что ему полагалось по его высокому званию. Он ничего не хотел знать, он жил и оповещал об этом весь мир.

В теплой тишине дома, где-то глубоко в самой его утробе, плакал ребенок.

— Душа, — сказал шепотом Владимир Васильевич. — Понимаешь? В доме живая душа.

— Ясно, живая, — вздохнула Елена Карповна.

— Постой. Это кто?

— А то не знаешь?

— Да не о том я. Кто родился, спрашиваю?

— Мальчик. Наследник тебе.

Владимир Васильевич вдруг тихо засмеялся и начал медленно, словно трудное делал дело, пальцами вытирать щеки и усы. При этом он повторял:

— Ишь ты! А? Смотри-ка. Это он кричит… Наследник… А ты мне тут что говоришь…

И он все смеялся, отчаянно осчастливленный тем, что в доме, который умирал у него на глазах, вдруг вспыхнул крохотный огонек жизни.

Не поняв этого, Елена Карповна с досадой прогудела:

— Ох и крученый ты человек, Христос с тобой!..

Не зажигая огня, Валя сидела у окна и слушала, как наверху, в своей мастерской, ходит отец. Конечно, он уже осудил ее. Каждый его шаг говорит о том, как тяжко его осуждение. Он недавно вернулся с работы, видно, нарочно задержался подольше, чтобы не встречаться с дочерью.

Потом в прихожей зазвучал трубный голос Елены Карповны. Валя заранее знала, как ей сейчас попадет, и не ждала пощады, и все, что она услыхала, уже не было новостью. Грозная старуха судила со всей одержимостью коллекционера, а под судом вместе с Валей состоял весь свет. Ну, это уж легче.

Но вот наверху затихли тяжелые шаги. Валя прислушалась. В прихожей зазвучал глуховатый и всегда чуть насмешливый тенорок отца, заставляя примолкнуть расходившуюся старуху.

Валя задумалась, сидя у окна, у самого берега белой ночи, и уже не слушала больше, о чем там гудит Еления… Но все-таки она допекла своего собеседника, и в его голосе зазвучали угрожающие раскаты: «Не в свое дело не лезь! Вечкановых не суди. У самих ума хватит!..»

Она сжалась и окаменела, как будто это к ней относятся грозные слова отца и он сейчас войдет сюда для отцовского суда над непокорной дочерью.

Тишина, и в этой темной, теплой тишине послышался голос сына. Для начала он негромко покряхтел, словно пробуя голос, но зато потом рявкнул во всю силу, заглушая все остальные звуки и разгоняя все страхи.

Валя бросилась к нему.

— Ну что ты, что ты… — зашептала она, склоняясь над постелью… — Ты не бойся, ты не один и я не одна. Нас двое. Нам не страшно…

Она прижимала сына к груди, а сама судорожно всхлипывала и потягивала носом, как испуганная ночным видением девчонка.

— Нас не напугаешь, хоть кто приди, мы не боимся…

Тишина и тихие шаги, и шепот отца у двери:

— Валя. Не спишь?

— Нет.

— Он у тебя чего?

Вошел отец.

— Не знаю. Плачет.

Вале показалось, будто отец задохнулся и громко всхлипнул. Он наклонился к дочери и положил свои ладони на ее голову. От него шел родной запах свежего смолистого дерева. Его большие, шершавые ладони спустились на ее щеки, легли на плечи, потом скользнули по тонким горячим руками и соединились под ее ладонями, державшими сына.

Валя, все еще всхлипывая, улыбнулась и осторожно убрала свои руки. Ее сын остался лежать в больших ладонях деда, как в люльке.