Николай Сказбуш - Октябрь

— Ну, вот, — наконец, выпрямляется она, — теперь прилично.

Брошка, булавки, ленточки и даже полевые цветы — всё пошло в ход. Они снова идут рядом, очень близко, он чувствует ее дыхание. Тянутся подводы с пожитками дачников. Видны железные мосты, всё больше ощущается близость города.

Она останавливается и вдруг — первой — заглядывает ему в глаза:

— Боже мой, да у вас всё лицо в крови! Кружевным платочком она вытирает ему лоб, щеки, маленький рот, она разглядывает его бесцеремонно, как девочки рассматривают чужие куклы. Небрежно складывает платочек, сжимает, прячет в кармашек и вдруг хмурится:

— Скоро уже город. — Она и рада этому и немножко печалится: не хочется расстаться так, сразу. — Хорошо здесь!

И Тимош только теперь замечает, что вокруг всё несказанно хорошо — и яблоневые сады, и придорожная повилика, и смелая птица в голубой вышине, и шелест трав — всё, мимо чего проходил он, не замечая, топтал ногой, не оглядываясь, — всё ожило вдруг и захватило его, как захватывает дух в неистовом беге. Утраченный мир раскрылся перед ним в неожиданной красе, в ослепительной свежести, лес наполнился пением, всё стало звонким и радостным, как бывало в детстве, и любимые цветы его, воспринятые еще с первым лепетом, снова глядели на Тимоша и говорили о чем-то заветном.

— Хорошо!

Ветви елей тянулись к ним и ласкали. Тимош ощущал дружеское прикосновение их, разгадывал шепот кленов. А две тоненькие, в задорных кудряшках, березки кивали, и манили, и трогали Тимоша до слез: стройные, чудесные, неразлучные! И девушка, как будто угадав его мысли, воскликнула:

— Смотрите-ка, березки, — словно впервые в жизни приметила их, — такие светлые, чистые. С такими русскими косами. Это наши родные березки…

Тимош был счастлив от того, что она так сказала, — отчетливо, как нечто незыблемое, как тепло отчего дома, как свет солнца, ощущает он это счастье. Да почему бы им не быть счастливыми — они молоды, сильны, чисты сердцем. Они рядом на родной земле, под родным небом.

Что может помешать их близости и дружбе? С каждым шагом она всё крепче опирается на его руку…

И вдруг глаза ее темнеют.

— Ну, вот, уже и город…

Первые улицы с покосившимися заборами, с лавчонками под аляповатыми вывесками, первые прохожие и первые косые взгляды…

Им снова становится неловко вместе, что-то давит, что-то творится непонятное: Тимош вдруг замечает, что на ней дорогое платье, что она — барышня, а барышня видит, что Тимош дурно одет, что рукава его воскресной рубахи слишком коротки. И речь ее вдруг изменяется, утрачивает непосредственность, задушевность, становится сбивчивой, рассеянной. Она говорит торопливо, порой насмешливо, заносчиво, как всегда говорят девушки, стараясь скрыть беспокойные мысли, или когда попросту нечего сказать:

— Знаете, здесь удивительно, еще зеленеют перелески, вон еще сосны. А уже виднеются фабричные трубы. Это напоминает французских живописцев.

Тимош молчит. Из всего французского он знает только французскую революцию, французское нашествие и французские булки, которые кушают русские господа.

— Послушайте, вы произнесете хоть слово? — она с прежним бесцеремонным любопытством разглядывает Тимоша. Всё уже забыто — и черный лес, и раскосые глаза пьяного парня, и томик Бодлера, упавший в тину. Она видит только глаза Тимоша, глубокие, изумленные.

— Боже мой, он вспыхнул, как девушка! Такой отважный и сильный и вдруг испугался кисейной барышни. Ну, скажите хоть что-нибудь, например: «папа» или «мама». Ну! — она тормошит его, заглядывает в глаза и не может определить: карие они или черные. — Ну, тогда давайте по порядку, как на экзаменах — ваше имя? Тимош? Чудесно. Вы, наверно, сын гетмана? Нет? Очень жаль. Вы читали эту книгу? А что же вы читали?

Не задумываясь, он перечисляет прочитанные книги.

— А Мопассана читали? — не унимается барышня.

— Нет.

— Гюго?

— Полное собрание.

— Дюма?

— Отца и сына.

— Ну, вот видите, какие мы с вами образованные. Это все — французы. Я читаю их в подлиннике. Очень легкий язык нужно только «эр» произносить вот так: «ме-еси», «ме-ек-еди» и говорить в нос. Повторите.

Тимош не отвечает.

Они должны сейчас расстаться, дороги расходятся.

Но что-то безотчетное внезапно удерживает ее:

— Удивительно, я только теперь увидела вас по-настоящему. Шла всё время рядом и не видела, — она потупилась, но тотчас вскинула голову, — какие у вас ясные глаза. Совсем детские. Никогда не видела таких.