Пантелеймон Романов - Русь. Том II

На ней сейчас было серое платье с глухим воротом, чуть напущенное сборками на её плоской груди. Лиза п р и н ц и п и а л ь н о не носила никаких украшений, не делала модной причёски, и у неё был вид, напоминающий выдержанную классную даму из привилегированного женского учебного заведения. Держалась она очень прямо, имея вид немного жёсткий, как бы указывающий на то, что вся её жизнь направлена на служение общественным идеалам и далека от обывательской распущенности.

Она была чужда всяких предрассудков и, как естественница, не признавала религии.

Основной её верой был демократизм и преклонение перед народом. Хотя она испытывала какую-то безотчётную брезгливость и даже страх перед всякой толпой и всегда на улице далеко обходила стороной баб и мужиков, приехавших на рынок, так как больше всего на свете боялась всякой заразы.

Положение богатой женщины и наследницы миллионного состояния нисколько не мешало её демократизму. Она считала, что благодаря своему состоянию может предоставить Павлу Ильичу обстановку, нужную для спокойного осуществления научной и общественной задачи его жизни.

Её демократическая совесть была совершенно спокойна. Собственное богатство не мешало ей презрительно относиться к богатым людям вообще. На её взгляд, у них, уж конечно, отсутствовала возвышенная научная или общественная цель и преследовались только цели личного обогащения.

Нина Черкасская смотрела на свою умную родственницу как на женщину, стоящую неизмеримо выше её. Общественная деятельность Лизы вызывала у Нины даже некоторый суеверный страх.

Она решила о своей кошмарной истории с Валентином рассказать прежде всего Лизе.

Нина чувствовала, что с наступлением войны кончилась безмятежность её существования. У неё как-то всё спуталось в голове: собственная история с Валентином, война, немцы, французы, Бельгия…

И когда она вошла к Лизе, то неожиданно для себя сказала:

— Франция в опасности.

Лиза спокойно посмотрела на неё.

— Ты пришла только за тем, чтобы сообщить мне это? — спросила она иронически.

— Нет, это у меня как-то само собой сорвалось, — сказала Нина. — Я думала обо всём сразу, от этого так и получилось. Но я пришла за советом, — продолжала она, в волнении снимая в передней шляпу и перчатки. — У меня очень неприятное приключение, от которого я едва спаслась. Но я ещё не знаю сама, насколько я спаслась.

— Вероятно, по обыкновению, какой-нибудь вздор, — сказала Лиза с усвоенной ею привычкой бесцеремонного и резкого обращения со своей родственницей. — Идём ко мне.

Они прошли по мягкому ковру гостиной в кабинет хозяйки. Ковры уже успели постелить, так как сегодня, ввиду чрезвычайных обстоятельств, должны были собраться друзья и знакомые и даже прийти такие люди, которые по своим убеждениям раньше никогда не переступали порога этой квартиры.

Кабинет, в противоположность пышности других комнат, отличался демократической простотой. По стенам стояли шкафы и полки с книгами до самого потолка. Письменный стол был весь завален книгами и бумагами. На кресле с решётчатым соломенным сиденьем лежала плоская подушечка, и был тот беспорядок в комнате, с наваленными на окнах и на креслах газетами, который часто имеет место у женщин с большой умственной и общественной деятельностью.

Этим беспорядком Лиза как бы подчеркивала свое безразличие к внешней жизни.

— Ты сказала — в з д о р… Это слово много раз успокаивало меня. Но в этот раз нисколько не успокоило, — сказала Нина, снимая с плеч большой мех и оглядываясь, куда бы сесть.

Лиза сбросила с кресла пачку старых газет и освободила ей место.

Нина положила мех на круглый столик и села в кресло.

— Ну, так вот, — продолжала она, устроившись в кресле, — ты знаешь, что моя жизнь — это сплошная путаница в той своей части, которая для всякой женщины (кроме тебя) является самой главной. Я не знаю, как это получается, но мужчины всегда играют большую роль в моей жизни (исключая профессора).

Лиза стояла перед сидевшей в кресле гостьей в своём строгом сером платье, навёртывая на палец длинную золотую цепочку, спускавшуюся от шеи к поясу, за которым у неё были заложены маленькие часики.

— Получается это потому, — сказала она, отвечая на недоуменный вопрос Нины, — что твоя жизнь совершенно бездеятельна, и ты имеешь, извини меня, вид какой-то одалиски. А мужчин, недостойных называться мужчинами, всегда тянет именно к таким женщинам…

— Относительно одалиски — не знаю. Но в одном ты права: их тянет ко мне какая-то неведомая сила. И в результате всегда получается сплошной кошмар (не для них, а для меня).