Виктор Астафьев - Прокляты и убиты

– Да здесь я, здесь, у телефона. Что случилось-то?

– Да ничего у нас не случилось, – рассмеялся далекий начальник связи. – Слушайте меня внимательно. Командующий хозяйством, вы его лично знаете? – Лешка ничего не знал о командующем какого-то хозяйства и видел ли его хоть раз, вспомнить затруднился, но согласно кивнул головой, как будто человек на другом конце провода мог его увидеть. – Так вот, командующий просил передать лично вам благодарность за тот подвиг, который вы совершили, переправив связь…

«Ну, это уж ты, дядя, загибаешь! – усмехнулся Лешка. – Что-то тебе надо от меня, вот подмазываешь салазки…»

– …Он также поручает вам переправить связь…

– Какую еще связь? – испуганно переспросил Лешка и явственно почувствовал, как у него кольнуло и заныло в животе иль близ его.

– Нашу, нашу! – продув трубку, кричал далекий человек – начальник. – Вы меня поняли? Вы меня слышите?

– Ты понял? Ты слышишь, Шестаков? – снова объявился Одинец.

– Слышу.

– Я понимаю. Все понимаю… трудно. Но надо. Одна лишь ваша линия эксплуатируется. Этого мало для развития операции, слишком мало. – Он еще что-то говорил и в заключение «по секрету» выдал: – Лично ходатайствую «Звезду».

Быстро-быстро вращалась, трепыхалась мысль, только бы ее не услыхали по проводу, не ощутили бы, как она катается под потной солдатской пилоткой, с какого-то утопленника доставшейся, бьется в углы черепа и никак в лузу не попадает: «Рассветает же! День! Сказать, лодку разбило. Нет лодки! Нету этого несчастного корыта! Кто узнает? Оттолкну. Унесет к чертям. Проверь, попробуй!..»

– Шестаков! Шестаков! – опять завелся Одинец. – Ты шо, не выспался?..

– Вот именно! – вспылил Лешка. – Я только что приплыл. Я один тут? Один?

Но что говорить об этом Одинцу? Он от страха, как всегда, вспотел, утирается подкладкой фуражки, облизывает мокрые губы. Он своего-то домашнего начальства, за исключением Мусенка, боится как огня, а на проводе чин аж из корпуса. И товарищ майор чего-то примолк, устранился, не приказывает, не распоряжается. Приказывал бы. Умные какие все кругом, один он дурак, с этим дурацким корытом, выкопанным из грязи на свою дурную голову.

Майору Зарубину тоже приходило в голову, что челн этот нечаянный будет замечен не только на плацдарме, его или изымут, или прикажут делать чужую работу. Солдат сделал все возможное и невозможное, и, если на то пошло, и пехотные части, и все-все боевики на плацдарме ох как обязаны ему, этому связисту! И нету ни у кого никакого права упрекать его ни в чем. Солдаты у него, у Зарубина, какие-то несообразительные растяпы – догадливые давно бы пустили то корыто по течению, немцы в щепки разбили бы его. Нет, берегут плавсредство – на всякий случай, предлагают переправиться на нем ему, командиру, но на самом-то деле тайно радуются тому, что и командир, и корыто здесь, с ними. Ох уж эти солдаты – политики! Кто их поймет? Кто пожалеет и оценит?..

Лешка нашаривал, нащупывал взглядом в темном земляном отверстии майора, отвалившегося на сырую стенку. Зарубин высунул из шалашика шинели голову, тусклый его взгляд, устремленный в пустоту, скорее угадывался, чем виделся. Взгляд майора погас – отвернулся он от своего солдата? Бело отсвечивало что-то – лицо или бинт – не разобрать. Наконец Лешка понял: майор, командир его и отец на все время военной жизни, предоставил солдату все решать самому, дав ему тем самым ответ – не судья он ему сейчас. Все пусть решает совесть и что-то еще такое, чему названия здесь, на краю жизни, нет.

– Ладно, не надрывайся, товарищ капитан, – устало сказал Лешка Одинцу и, сунув майору трубку, потопал к воде, отчего-то по-лошадиному мотая головой и как бы забыв про немецкий пулемет, пристрелянный к устью речки Черевинки.

«Ишь ты все какие! Ишь какие! Как кутенка – из мешка в воду, который выплывет, тот – собака. И майор тоже хорош… Да какой я ему друг-приятель? Я – его подчиненный, и Одинцу подчиненный. А до того начальника, что из штаба корпуса, как до Бога, – высоко и глухо».

Переправа, кровь и смерть отделили их ото всех смертных, подравняли, сблизили. Что ж заставило майора взять с собой на плацдарм именно его, Лешку Шестакова, который сам же и давал советы майору – выбирать надежных людей. А надежный – это значит тот, на кого можно надеяться. Всегда, во всем! Не на Сему же Прахова. Сочувствие, помощь друг другу, главное – работа, которую они уже проделали, тяжкая, смертельная работа настолько сблизила их, что памяти этой хватит на всю жизнь. И вот войдет в эту память худенькое, сволочное. Ведь он майора втягивает как бы в сделку вступить, ложь сотворить, а она, эта ложь, угнетать будет не одного Лешку и наверняка уж сделает к нему отношение майора совершенно иным. Этаким вежливеньким, спокойно-холодным, как к Вяткину Ивану.