Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Дулькейт не робел, держался без подобострастия. И, как заметил Владимир, походка у него стала прежней. «Втерся фашистам в доверие, своим человеком стал», — думает Фурсов, краешком глаза следя за командиром полка, не испытывая к нему прежней ненависти. «Всем тут не сладко, а ему и подавно», — пытается он примирить непримиримое, и тотчас в груди взрывается протест: «Но он же командир... мой командир!»

Скрипя сапогами, гитлеровцы, наконец, ушли, оставив в проходах стойкий запах духов. От которых тошнит. Но когда вечером принесли баланду, Владимир съел ее без остатка. Теперь он ел все, что можно было есть. Еда в его положении — единственное надежное лекарство. Так сказал Маховенко. Лекарство и жизнь. Как никогда прежде, он хотел жить!..

Долгими часами Фурсов с надеждой смотрит на свою загипсованную ногу, забывая о боли, о плене, о товарищах по несчастью. В какой-то книге он читал: если сильно захотеть, любое желание сбудется. А он желает одного: пусть раненая нога заживет. Это не только желание. Он уверен, — заживет. Он будет ходить. Ноги, в конце концов, самое нужное, самое совершенное в человеке. По крайней мере, в этом был убежден старшина Кипкеев... Где он — старшина? Он-то не сдался врагу. И он, Фурсов, не собирается сдаваться. Крепости не сдаются, а он — частица крепости.

Всю зиму на той стороне Буга маячили немецкие солдаты. Сделав ладони рупором, кричали:

— Гуд!.. Ка-ра-шо!

Весной в окрестных рощах запели соловьи. Немцы перестали шуметь, куда-то пропали — как и не было их. За рощами, над купами деревьев, клубилась густая пыль; в косых лучах заката она багрянилась, будто кровь. Над Брестской крепостью то и дело появлялся разведывательный самолет с черными, обведенными желтой краской, крестами на крыльях. Наши ястребки отгоняли нарушителя воздушного пространства. Ловко лавируя, он уходил на запад. В июне участились случаи нарушения государственной границы поляками — перебежчиками с той стороны Буга. Они сбивчиво рассказывали: возле самой границы сосредоточиваются немецкие войска. Много войск, много орудий, много танков.

Красноармейцы недоумевали: с Германией был заключен мирный договор. И политруки ничего не могли объяснить толком. А газета «Красная звезда» писала: «Немцы собираются проводить летние маневры». Каждую ночь командир полка Дулькейт начал поднимать бойцов по боевой тревоге. С полной выкладкой, с предельной нагрузкой — на шанцевый инструмент, на оружие, на солдатские спины и сердца. Ночи стояли душные, бойцы выматывались, обливались соленым потом, но не роптали. Служба.

В субботу, раньше обычного, сыграли отбой. Дулькейт, недовольно теребя пышный рыжеватый ус, приказал едать на склад боепитания патроны и карабины, мины в ящиках, зачехлить наглухо минометы. Так же недовольно пояснил:

— Вместо карабинов получите автоматы... в свой срок.

Об автоматах до этого говорили шепотом: секретное оружие. Их еще никто не держал в руках. Повеселев от такой новости, красноармейцы дружно потянулись на склад.

Сдал свой карабин и командир первого миномета полковой минометной батареи Владимир Фурсов. И сразу почувствовал прохладу на плечах и на спине, под пропотевшей гимнастеркой, — там, где все эти дни болтался на лямках вещмешок. Расправил покатые богатырские плечи. Легко, свободно, а чего-то не хватает. С досадой подумал: на какое-то время остался без работы...

Чудаковатый он парень, Фурсов: где троим по ноздри от солдатской службы, а ему мало. Мало и тяжелой атлетики, — как одержимый штурмует премудрости воинской науки. Когда еще наступят экзамены, а он уже экстерном сдал все, что положено. Командование объявило Фурсову благодарность и заверило: при демобилизации в запас ему на петлицы повесят не по одному, а по два кубаря. Одно слово, службист. На груди от разных значков пестро: «ГТО», «Отличник РККА», «Ворошиловский стрелок». Звание сержанта и то присвоили ему без прохождения муштры в полковой школе!

Все это, крепко сдобрив перчиком солдатских острот, выдает Фурсову старшина Кипкеев по пути от склада боепитания к казарме. Он худощав, черняв, жилист. И подвижен, как ртуть. Глаза рысьи — с зелеными и блестящими, как изумруд, прожилками. А тонкие, железной крепости ноги туго обтянуты голенищами. «У человека самое нужное, самое совершенное — ноги», — любит повторять Кипкеев и велит содержать их в чистоте и постоянной боевой готовности. Впрочем, такого же отношения он требует к сапогам и портянкам, ко всему снаряжению. Вот уж кто из службистов службист! Посмеяться бы над старшиной. Но Владимир молчит. Старшина хоть и справедлив, но вспыльчив и может лишить его удовольствия провести субботний вечер в гарнизонном клубе.