Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Товарищи бойцы, надо отстоять вокзал, — громко говорил капитан, и Фурсов подумал, что громко он говорит потому, что оглушен и не слышит: — Там эшелон с детишками, с женщинами... Надо их вывезти... надо вывезти документы. — Он повернулся и пошел к железной дороге.

Короткими перебежками, а где и ползком, по-пластунски, устремились за ним красноармейцы. Им предстояло проскочить через горбатый мост, чтобы оказаться по ту сторону канала. Но туда, заметил Фурсов, полезли очнувшиеся от испуга фашистские автоматчики. Начали обстреливать эту узкую полоску земли и вражеские артиллеристы.

Капитан вел красноармейцев к мосту среди разрывов, чуть пошатываясь, как хмельной. «Он не слышит ничего», — снова подумал Фурсов, восхищаясь бесстрашием капитана. Он был благодарен этому человеку — за себя, за всех, невесть откуда собравшихся здесь полсотни бойцов. Привязался к нему и беспокоился за его жизнь больше, чем за свою.

— Вперед! Ура-а-а! — закричал он, не слыша своего голоса, и побежал вперед, чтобы встать рядом с безруким капитаном и охранять, заслонять его собой от пуль, от осколков снарядов, мин, авиабомб.

— А-а-а! — подхватили красноармейцы, устремившись к мосту.

Они увлекли за собой капитана, во второй раз опрокинули наседавших врагов и проскочили через горловину. Фашистские минометчики обрушили на горстку смельчаков шквал огня. Капитан дернулся всем телом, но устоял на ногах. Прикрыв свежую рану уцелевшей рукой, крикнул сипло, раздельно:

— Берите вправо, через каштановую рощу проскочим!

И они прижимались, сливались, казалось, в одно с милой спасительной землей, ползли, бежали, падали. И снова бежали. К железной дороге. И добежали. Правда, не все. Владимир не видел Соколова, Ивана Арискина, не видел санинструктора Песочникова, но тревоги почему-то не испытывал. «Где-нибудь здесь», — решил он, потому что их было уже не пятьдесят, а человек семьдесят-восемьдесят. Новые горстки бойцов примыкали к ним и становились под начало капитана.

Вражеские минометчики потеряли их из виду. Обстрел прекратился. Капитан показал оборонительный рубеж и велел окапываться. Обуглившимися глазами он глядел на бойцов, и его взгляд выражал больше, чем благодарность. Откуда он черпал силы — с оторванной напрочь рукой и второй раз раненный осколком мины в грудь? «Он — командир и не имеет права вести себя по-иному, — думал Владимир. — Я почти не знаю, тебя, товарищ капитан. Но где бы ты ни был, людям было с тобой хорошо и легко. Это я знаю наверняка!»

Капитан закашлялся, крепко прижимая правую руку к груди. Между пальцами проступила кровь. Фурсов нащупал подол нижней рубахи, оторвал по окружности ленту.

— Разрешите перевязать, товарищ капитан.

Капитан недоуменно посмотрел на него, на руку, выругался:

— А, черт... не запеклось еще!

У Фурсова во рту стало сухо. Он испугался, что задохнется от этой раскаленной добела сухости, и, схватив из-под ног ком земли, начал его жевать, чтобы вызвать слюну. Слюны не было, и, широко раскрыв рот, он выплюнул скрипевшую в зубах землю.

Капитан участливо, глянул на него.

— Мужайся, друг!

Со стороны вокзала Брест-1 бежал какой-то командир. Поспешая за ним, два бойца катили на колесиках станковый пулемет. Командир был в новой, парадной гимнастерке («Воскресенье же!»), перехваченной новым, со звездой, ремнем. На алых петлицах поблескивало по четыре полковничьих шпалы.

— В цепь... в цепь! — кричал он издали. — И окапываться... Без команды не стрелять!

«Уже окопались... и по кому стрелять?» — недоумевал Фурсов, однако привычно принялся углублять окоп. Он на себе испытал: окоп не просто яма. Окоп — крепость. Защитник и друг. Его уже спас от смерти окоп — там, на крепостном валу.

— Не стрелять! — почти над самым его ухом раздался строгий голос полковника, и Фурсов оторвался от работы и глянул туда, где были насыпь и тишина. Глянул и замер. Из-за железнодорожной насыпи волнами выкатывались фашистские автоматчики, шли прямо на них. Впереди шагал офицер в нарядном мундире, в белых перчатках. Солдаты первого ряда, уперев в животы железные приклады автоматов, непрерывно стреляли. Трескотни Фурсов не слышал. Он слушал команду полковника: «Без моей команды не стрелять!» — и все сильнее прижимал винтовку к плечу, обогревая указательным пальцем спусковой крючок.

Враги ближе, ближе. Владимир рассмотрел на мундире офицера ромбовидные черные петлицы и на них какие-то знаки. Самый раз сразить его пулей — офицера в белых перчатках. Но — «не стрелять». И он не стрелял. От напряжения звенело в голове, за левым ухом что-то щекотало. К тому же он внезапно ощутил противный, сладковатый запах духов. Фурсова начало мутить. От приступа рвоты спасла освобождающая волю команда — огонь!