Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Забоялась?

— Ничего, прошло.

Она садится на табуретку, с которой Шура кормит меня, спрашивает:

— Замужем?

— Да.

— Такая молоденькая?

— Мне уж двадцать два.

— А по обличию девчонка. Кто муж-то?

— Военный. — И говорю с гордостью: — Мой Володя не спаникует, не покажет спину фашистам. Он громил их еще в Испании...

Ольга Васильевна сидит сгорбившись, перебирает узловатыми пальцами складки передника. Мне виден силуэт и то, как колышется ее грудь: вдох, выдох.

— А мой был хозяином. Хорошим хозяином. Колхоз на ноги поставил, люди вздохнули всей грудью. Да, вишь, нетерпелив удался: до всего ему дело было. Не всем он такой нравился.

Ольга забыла, что уже рассказывала мне об этом. Она поднялась:

— Что-то я, дуреха, ноне расстроилась. Кому теперь интерес до чужого горя... Да, может, он и вправду был непутевый, Андрей.

Я хотела рассмеяться, но не смогла, поморгала лишь здоровым глазом:

— Тетя Оля, не умеете вы лгать. Ведь знаете: хороший он.

— Не умею, — выдохнула она и, уронив лицо в ладони, тихо заплакала.

В тот вечер она стала мне матерью. Родной. И вообще я горячо полюбила всех наших людей — и Шурика, и старосту. Деревня Леонидовка находилась на отшибе в густом лесу, бои шли где-то невдалеке, и неприятелю пока было не до нас. Тихо, спокойно, как и не было войны. Для размышлений у меня времени хватало. Я стала быстро поправляться, начала ходить по комнате, хорошо ела.

Вездесущий Шурик приносил новости то радостные, то печальные.

— Знаешь, сколько психических фашистов возле фабрики Ленина положили наши...

— Эх, сдали Волоколамск...

— Тетя Майя, тетя Майя, наши подбили пятьдесят ихних танков возле Дубосекова!..

Пришла как-то Вера, красивая, пышноволосая, заохала, заахала:

— Ах, Майка, Майка, где твой румянец, высокая грудь, быстрая походка? Одно утешение: такая ты фрицам едва ли приглянешься.

Она плачет и смеется сквозь слезы.

— Твои часики, деньги и документы припрятала в надежное место.

— Спасибо. Но я хотела спросить... как твой лейтенант?

У Веры туманятся глаза. Она садится на скамью, усаживает меня:

— Молчи... не надо! — И после паузы: — Ты давно догадалась, что у нас любовь?

Да, я догадывалась. И не только я...Он — это уполномоченный особого отдела в нашем батальоне. Их с первых дней знакомства влекло друг к другу. Конечно, они скрывали свои отношения. Да разве скроешь от солдат на фронте?

Вера обнимает меня, и я чувствую, какое у нее горячее тело.

— Понимаешь: война, плен, страдания, а у нас такая любовь, такая любовь! И главное, хочу ребенка, понимаешь...

На фронт я шла воевать, стрелять, перевязывать раненых, убивать врагов. Сама могла быть убита. А тут плен, председатели колхозов, какие-то старосты, Шурики, любовь! Нет, не такой мне виделась война.

Вера продолжает, как в забытьи:

— Мне порой кажется, что он ради меня попал в плен. Каждую минуту его могут разоблачить и — смерть. Меня к ним за проволоку пускают и нам удается переброситься двумя-тремя словами.

— Твой особист вовсе не ради любви вашей пошел в плен...

У Веры глаза стали чужими:

— А как ты думаешь: легко нести службу, которую ему поручили? Такое каждому шибздику по плечу, думаешь?

— Не каждому, — сдаюсь я, понимая, как дурно поступила.

Вера отходит.

— Он велел предупредить: скоро всех военнопленных фашисты приберут к рукам. Ему удалось связаться не то с местными партизанами, не то с подпольщиками. Организуется наш побег и переход через линию фронта. А ты... словом, поправляйся. Ударными темпами поправляйся.

Поправиться я не успела. Душой окрепла, но кровоточили раны.

Вера больше не приходила. Томительно тянулись дни, а она не приходила. В Леонидовке, предупредил Шурик, появились немцы, полицаи. Пока живут мирно, но высматривают, вынюхивают.

Однажды среди ночи всех жителей села согнали в дом тети Оли. Шепчутся женщины, вздыхают, шмыгают носами. Темно, тесно, от спертого воздуха дышать нечем. Издалека доносятся глухие орудийные раскаты. По голосам я различаю, когда стреляют немцы, когда наши бьют. Наши настойчиво, яростно, значит, наступают, а те зло огрызаются.

— Слышите, — говорю я женщинам, — наши близко!

Вдруг распахивается дверь и кто-то невидимый в потемках с порога кричит:

— Товарищи колхозники, наши пришли, красноармейцы!

Что тут началось: объятия, слезы, смех. Мечутся по тесной комнате, возгласы:

— Родимые, не дали поганым фашистам погубить нас!