Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Муж не писал. Нельзя было. Я ждала. И гордилась Володей, потому что знала, какой духовной вершины достигли наши люди. Ожидание не обмануло меня: проводила я молоденького артиллерийского командира, а встретила человека, который многое увидел...

Великая Отечественная война застала Володю в Прибалтике.

В те дни никто не мог сидеть дома. Не могла и я, пошла в военкомат. В Алма-Ате формировалась дивизия, которой командовал генерал Панфилов. Меня послали в зенитный дивизион медицинской сестрой. В Крестцах (есть такое местечко в Новгородской области), куда прибыла наша дивизия в конце августа сорок первого года, мы находились далеко от линии фронта. Наш помкомвзвода Дзюба налег на муштру. «Рясь, два, три!» — с утра до вечера разносился по самодельному плацу его твердо поставленный голос. Он был лысый, рослый, плотный, гимнастерка лопалась на крутых плечах, а голенища — на толстых икрах. Дзюба белозубо улыбался, его серые маленькие глаза постоянно что-то высматривали.

Почему-то у меня сразу возникла неприязнь к Дзюбе, и я побаивалась его.

Стояла погожая осень с багрянцем на листве и грибной сыростью на забытых тропах. Помню, после занятий я пошла в лес набрать букет из пестрой листвы, гроздей калины, хвои. У Володи был день рождения, и я хотела обрадовать его этим букетом на расстоянии. Вот я и пошла в лес. Наломала радужный сноп и присела на поваленное бурей дерево, чтобы уложить веточку к веточке. Увлеклась, и вдруг затылком почувствовала — кто-то остановился рядом. Подняла голову — Дзюба. Белозубая улыбка.

— Слышала приказ: в лесу «зеленые» орудуют, поодиночке ходить запрещается? — и сел рядом на обросшее мхом дерево. Сел близко, касаясь меня.

Я отодвинулась. Дзюба как бы и не заметил моего протеста, вновь коснулся меня.

— Смешно: цветочками-бутоньерками интересуешься...

— Почему смешно? — удивилась я.

— Война, птаха, война. Она шутки шутить не любит. А человек так скверно устроен: живет на земле один раз. Был и нету. Пока не поздно, надо брать от жизни все натурой.

— Я и беру.

Он усмехнулся, подбросил на ладони несколько веточек.

— Травка-муравка... Не то, не для фронтовой обстановки. Теперь надо брать натуральные наслаждения.

На его широкой и крепкой ладони рдели бусинки калины. «Сейчас он раздавит их», — сжалась я от дурного предчувствия. Но Дзюба кинул прутики через плечо, и не успела я вскочить, как оказалась в тесных объятиях. Он опрокинул меня, плотные зубы прижались к моим губам. Я едва не задохнулась от густого сладковатого запаха лесной прели.

— Отпустите... никогда... лучше смерть! — закричала я, оттолкнув от себя. Дзюбу обеими руками.

Хрустнул валежник. Тяжести не стало. Легкость и пустота. Я поднялась. Дзюба уходил, раздавленные во время борьбы ягоды калины кровавились на гимнастерке. Уходя, он пнул собранный мной букет, и алые дробинки брызнули по сторонам. «Не созрела ягодка», — выдохнул он. И неизвестно было, сказал он это обо мне или о калине.

Затея с осенним букетом показалась мне никчемной, а сама я почувствовала себя одинокой и глубоко несчастной. Но не беспомощной. «Только к Панфилову!» — решила я и пошла в штаб дивизии. Среди солдат давно шла молва, что наш генерал справедлив и отзывчив.

— Мне нужно к самому комдиву, — храбро сказала я первому попавшемуся на глаза полковнику.

Полковник оказался начальником штаба Панфиловской дивизии — Иван Иванович Серебряков. Лицо его было в мелких морщинах, голова — в густой седине, а голубые глаза смеялись и блестели молодо.

— Сразу к самому генералу? — переспросил он.

— Да.

— А кто ты будешь, красавица? — допытывался Серебряков.

Тогда я еще плохо разбиралась в субординации и напрямки отрубила:

— Мне нужен генерал Панфилов. Вопрос жизни и смерти, понимаете? А вы с неуместными шутками.

Серебряков стал серьезным.

— Пойдемте, провожу.

Над Крестцами плыли сумерки, ни в одном окне не светился огонек, да и многие окна были выбиты при бомбежках. В каком доме жил Панфилов, я не запомнила.

Генерал сидел за столом и рассматривал карту. Не поздоровавшись, Серебряков сказал:

— К вам, Иван Васильевич, по важному делу. — И подтолкнул меня в спину: дескать, не робей.

Я шагнула вперед и испугалась: длинно и жалобно заскрипели половицы. Панфилов поднял на меня глаза.

— Слушаю.

— Товарищ генерал, переведите меня в пехоту!

Иван Васильевич пододвинул мне табуретку.

— Садись, дочка.

Я не села.