Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Какая уж тут любовь, когда все во мне перегорело. Кто в этом виноват? Война... Якубенко... сама ли я виновата, не знаю... Да и к чему гадать? Пепел, он пепел и есть: деревцу на нем не жить. — Феня обессилела, но у нее еще достало воли обратиться к суду: — Больше мне нечего сказать. Позвольте уйти...

— Суд разрешает, — сказала изменившимся от волнения голосом Лиля Валентинкина.

Феня шла к выходу мимо присмиревших рядов, шла едва держась на ногах. Алма побежала вслед за ней. Догнала, горячо обняла, заглянула в самые глаза.

— Простите меня... простите, я плохо думала о вас... совсем не знала, а вы такая... такая...

И расплакалась.

Нужна была разрядка, и после суда мы долго бродили по лесу. Жгли костер на берегу сооруженного нами канала. Ефим был рассеян и молчал. На обратном пути обронил;

— Нехорошо получилось.

Я понял, о чем он болеет, возразил:

— Нет, Ефим, все получилось как нельзя лучше. Слушая вас, я вспомнил о своем детстве. То было удивительное время. Отцов оно наделяло отвагой юношей, а детей — зрелостью мужей. Вспомните: Аркадий Гайдар в шестнадцать лет командовал полком. На эпоху военного коммунизма — детства моего поколения — вы смотрите как бы с высокой вершины. Впереди у вас новые дали, новые вершины. Мы жили в трудное время и во имя будущего порой вынуждены были поступать так, как сегодня поступать нельзя.

— Я понимаю... понимаю! — вдруг бурно взволновалась Алма, подбежала к Валентинкиной и обняла ее. — Больше всех на свете я благодарна тебе, Лиля. Ты — мужественная и... очень, очень чистая, хорошая. Мне Ефим ничего не говорил, но я сама видела... Понимаешь? У меня такое сейчас на душе — горы могу свернуть!

Лиля смущенно высвободилась из ее объятий. Дожа развел руками:

— Зачем девушке объясняться перед девушкой? Обними меня... нет... нет, я это говорю Батен.

— Когда ты станешь серьезным? — улыбнулась та.

— Все станем серьезными — трудно будет жить, — не унимался парень.

У головного сооружения я расстался с молодежью. Едва приметная тропка вывела меня из лесу — на простор пашен. Над усадьбой совхоза струился фисташково-розовый свет: за дальним бором багрово полыхал костер заката. Последние, как бы расплющенные лучи скользили по крутой шиферной кровле зерносклада, отчего здание казалось высоким-высоким. К нему с деловым урчанием то и дело подкатывали машины, наполненные первого обмолота теплым, пахнущим солнцем золотистым зерном. На озере ни с того ни с сего всполошились гуси и их воинственный крик полетел окрест. «Быть ветру», — подумал я и почувствовал: кто-то взял меня под руку.

— А, Райча!

Она не сразу отозвалась.

— Я не уеду из нашего совхоза... здесь стоит жить, — и подняла на меня свои глаза-сливы.

Казалось, ничто больше не удерживало Игоря в Новопетровском, и он уехал.

— Меня вызывают к месту работы, — сказал он родителям.

И хотя Игорь действительно поехал к себе, он впервые солгал: его не вызывали. Удивлен был и начальник Игоря — генерал-лейтенант артиллерийской службы Антон Антонович Зернов. Сослуживцы за глаза в шутку называли его Два Антона «Два Антона гневаются... Два Антона в Москву отбыли... Два Антона получили личную благодарность от самого министра».

Они встретились на космодроме. Поднималась утренняя заря. Два Антона строго спросил:

— Что за фокусы, милостивый государь: нарушить мой приказ? — плечи генерала пошли вверх, отчего угрожающе блеснули погоны.

— Но мне нужно было...

— Никаких «но», милостивый государь. Тебе было приказано отдыхать, набираться сил, волочиться, черт возьми, за женщинами, а не нарушать генеральских распоряжений.

Игорь не принял шутки, принужденно улыбнулся.

— Антон Антонович, выслушайте— прошу. Меня очень потянуло к работе. Понимаете, очень!

«Он, кажется, посвежел», — подумал генерал и пристально посмотрел на Исахметова.

— Добро.

Игорь вспомнил вдруг Ефима, отца, увидел мысленным взором Феню и затосковал по совхозу.

Но в это время за горами, что смутно маячили на фоне неба, взвилось огненное пламя и с непостижимой быстротой устремилось навстречу рассвету, сначала приобретая очертания фантастической ракеты, огненной метлы, потом багрово-туманного шара и, наконец, звездочки.

Игорь следил за полетом ракеты, запрокинув голову, и слезы застили его глаза. Крепкие запахи потревоженного огненным вихрем степного полынка и обожженного металла дурманили голову.

1962 г.