Александр Бартэн - Всегда тринадцать

Так произошло и с Рузаевым. Идя мимо него в сопровождении лилипутов, Казарин как бы ненароком приоткрыл небольшой ларец, и на колени артисту выпали две белые мыши. Тут же запрятав их назад, Лео-Ле учтивейшим образом принес извинения, двинулся дальше, а мыши. Мыши опять оказались на коленях Рузаева. Веселым шумом отозвался зал на непроизвольно пугливое его движение. И опять лицо Лео-Ле тронула язвительная усмешка.

Занятны были иллюзионные чудеса. Им аплодировали. Однако аплодисменты аплодисментам рознь: те, какими зал проводил Лео-Ле, были громкими, но недолгими, лишены были настоящего душевного пыла. Один только раз вышел иллюзионист для повторного поклона.

Сразу затем Петряков объявил антракт.

— Значит, несколько всего хвостов на конюшне? — спросил Тропинин, подымаясь с кресла: необычная терминология, как видно, пришлась ему по вкусу.

Костюченко подтвердил, что, кроме Столетова, других конных номеров в программе нет.

— И все же это не мешает ей быть интересной, разнообразное — сказал Тропинин. — Так что теперь могу без колебаний поздравить вас, Александр Афанасьевич.

Другой директор на месте Костюченко порадовался бы похвале, заверил бы, что и впредь постарается обеспечить хорошую программу. Нет, горноуральский директор ничего подобного не высказал. Напротив, лицо его заметно омрачилось.

— Что так? — удивился Тропинин. — Зритель, можно сказать, принимает на ура, ладоней не щадит, а вы.

— Я думаю о другом, — мгновение поколебавшись, ответил Костюченко. — Уж больно короток, Павел Захарович, у нашего цирка сезон.

— Короток? Такой же, как уральское лето. Пока что мы еще не научились удлинять его.

— О чем и приходится сожалеть, — вздохнул Костюченко. — Скажу откровенно: вопрос этот особенно для меня больной.

— Вот как? Объясните, Александр Афанасьевич. Костюченко и на этот раз поколебался. «Подходящая ли обстановка для серьезного разговора? — подумал он. — Гость пришел, а я со своими заботами!»

За барьером ложи шумел антракт, перекликались голоса, раздавался смех. Костюченко решил переменить разговор, но не таков был Тропинин, чтобы согласиться на это:

— Говорите же, Александр Афанасьевич. Не будем время терять!

И тогда Костюченко решился:

— Короткий сезон — большое зло для нашего цирка. Каждую осень почти весь штат приходится увольнять. Как же сколотить по-настоящему крепкий, сработавшийся коллектив? А ведь речь идет о людях, крайне важных для циркового дела, — об артистах оркестра, об осветителях, униформистах. Верно, есть города, где длительный сезон не может быть рентабельным. Горноуральск, однако, нельзя причислить к таким городам. Население беспрерывно растет, запросы культурные повышаются! И это не все еще. Обратите внимание, Павел Захарович, на другую сторону вопроса. Цирку, как и театру, необходим постоянный, приохоченный, что ли, зритель. Не тот, что изредка на огонек заглядывает, а именно постоянный — такой, чтобы от раза к разу все глубже постигал цирковое искусство, разбирался бы в нем, умел ценить настоящее мастерство, настоящие достижения, тем самым побуждал артиста к новым поискам. Понимаете, в чем дело? Не для кассы — для самого искусства циркового необходим такой зритель! Не говорю уже о том, что здание цирка нерационально используем!

— Летнее здание, — напомнил Тропинин.

— Совершенно верно. Но ведь можно отеплить.

— Ого! Наполеоновские планы!

— Что ж в них наполеоновского? Сама жизнь подсказывает!

— А средства?

— Надо изыскать. Окупятся с лихвой.

— Ой ли? — недоверчиво прищурился Тропинин. — Я вас, Александр Афанасьевич, расхолаживать не хочу. Но давайте-ка рассуждать по-трезвому. Нынче у вас полный сбор. Лишний раз готов поздравить. Но не потому ли сбор полный, что только лишь открываетесь, что вечер субботний и к тому же время года теплое, благоприятное. А вот как польют осенние дожди, как грянет зима со своими калеными морозами.

— При чем тут морозы? — упрямо и даже запальчиво возразил Костюченко. — Можно подумать, горноуральцы зимой в берлогах отсиживаются?! Почему же драматический театр полон всегда?

— То театр.

— Ах, вот как? Цирк, выходит, сортом пониже?

— Да нет, не поняли вы меня, — поспешил поправиться Тропинин. — Цирковое искусство заслуживает уважения, симпатии. Я лишь хотел.

И снова, как перед началом первого отделения, в разговор вмешался заливистый звонок. На этот раз, пожалуй, кстати. Во всяком случае, Тропинин поспешил обернуться к залу, к манежу: