Александр Бартэн - Под брезентовым небом

Бартэн Александр

Под брезентовым небом

Скверное выдалось утро: ветер и дождь, низкое, насупленное небо. Поздней ленинградской осенью таких дней немало, но ведь для меня это был особенный день. Решив возобновить утраченное знакомство с цирком, я еще накануне созвонился и условился о встрече. Нечего делать: надо было идти.

Трамвай довез меня до Инженерной улицы. Дальше двинулся пешком — хотелось в памяти и чувствах восстановить то далекое время, когда день за днем спешил я в цирк, молодой и пылкий его поклонник. Теперь-то, конечно, все по-иному. Теперь иду и уклоняюсь от резких порывов ветра и обхожу осмотрительно лужи. Тогда все было нипочем!

Добрался до цирка. В наружном вестибюле возле еще закрытых билетных касс топтались мальчишки. Задрав вихрастые головы, они разглядывали рекламные плакаты. «Может быть, в этом доброе предзнаменование?— подумал я. — Времена меняются, а мальчишки остаются все теми же. Все так же — точно магнитом — их притягивает цирк. Вот и меня опять приманил!»

Дежурный у служебных дверей справился, знаю ли я, как пройти в дирекцию. Я знал, я помнил и по узкой темноватой лестнице поднялся на второй этаж.

Выдавали зарплату, перед бухгалтерией толпилась очередь. Многолюдно было и у стола секретарши: одному требовалась справка, другому — печать на справку. Напротив приемной виднелась дверь в директорскую ложу. Сколько раз, входя в эту ложу, я оказывался лицом к лицу с залом, с манежем, а затем, глаз не отрывая, упивался представлением... Сейчас дверь в ложу была заперта. Узнав, но какому я вопросу, секретарша пригласила меня в директорский кабинет.

Одно к одному: мне и тут не повезло сначала. Только успел поздороваться, как директора отвлек телефонный звонок. Это был звонок из Москвы, из Центрального управления госцирков.

— Да, да, можете не беспокоиться! Все в полном порядке! — заверял директор. — Разве Ленинградский цирк подводил вас когда-нибудь? Багаж отослан еще вчера, артист выезжает сегодня вечером... Нет, в самом деле, разве хоть когда-нибудь мы подводили вас?!

Опустив трубку, директор придал лицу то внимательно-сдержанное выражение, что приличествует разговору с малознакомым посетителем. И опять, как назло, раздался телефонный звонок.

На этот раз в директорском голосе возникла особая, нежнейшая певучесть:

— Спасибо, что откликнулись, что позвонили. Откровенно скажу: на вас вся надежда. Знаю, знаю, что материал дефицитен. Войдите, однако, в наше положение. Изготовление аппаратуры задерживается, артист на вынужденном простое. Да и много ли просим мы?

Лишь затем — добившись, видимо, согласия — директор смог, наконец, уделить мне внимание:

— Вот, значит, в чем дело! Сколько лет, как растеряли связи с цирком? Более тридцати? Изрядно! Многое с тех пор переменилось в нашей системе!.. Разумеется,

всем, чем возможно, постараемся прийти вам на помощь.

Нажал на кнопку звонка. Вошла секретарша.

— Выпишите товарищу пропуск. Да, постоянный. До конца сезона.

Попросив меня обождать, секретарша покинула кабинет. Директор (дела, дела!) наклонился над лежавшими перед ним бумагами, а я, не желая мешать, отошел подальше. И вот тут-то обнаружил, что в кабинете находится еще один человек: стоит лицом к окну, руки сцепил за спиной и разглядывает мокрую площадь.

— Итак, намереваетесь осчастливить цирк? — спросил человек, не меняя позы.

Не только насмешка, но и неприязнь послышалась мне в этом вопросе.

— Осчастливить? — переспросил я настороженно. — Нет, цель у меня куда скромнее. Хочу написать о сегодняшнем цирке. Только и всего!

На этот раз неожиданный мой собеседник круто обернулся. Я увидел его лицо и сразу узнал. Можно ли было не узнать! С любого рекламного щита, с каждой рекламной тумбы смотрело это лицо — слегка удлиненное, с крутым высоким лбом, со впалыми щеками и узким изгибом ироничных губ. Глаза скрывались под круглыми стеклами очков, но живости от этого не теряли: переменчивые блики на стеклах как бы повторяли острую пронзительность глаз.

— Ладно, не будем препираться, — сказал Кио (это был он, известнейший иллюзионист). — Скажите лучше: о каком же именно цирке намерены вы писать?

Вопрос озадачил меня.

— То есть? Разумеется, о нашем, советском. О его мастерах. Об их многообразном ярком искусстве!

— Ах, вот как! — отозвался Кио, и губы его сложились в усмешку. — Похвально, но не богато по замыслу. То, что вы сейчас сказали, это лишь общие слова. Общие и порядком стертые!