Александр Бартэн - Под брезентовым небом

Дальнейший разговор прервала секретарша. Она вернулась с пропуском, заполненным на мое имя, и спросила, есть ли у меня фотография, чтобы наклеить на пропуск. Нет, у меня с собой не было фотографии.

— Не беда! Помогу! — успокоил Кио. — Приходите вечером на представление!

Вечером, заняв место в партере, я с нетерпением стал ждать выхода Кио. Вот наконец он появился, сопровождаемый ассистентами. Отделился от них, вышел вперед, подал знак, и началось... Ироничная манера и тут не изменяла Кио. Каждый раз, очередным своим трюком повергая зрителей в ошеломление, он легко и шутливо отряхивал руки: «Не правда ли, вы смогли убедиться, как все просто?!»

Одним из этих трюков была «волшебная фотография». Па высокой треноге устанавливался аппарат, и пара коверных клоунов — тут как тут! — озабоченно разглядывала зал: на ком остановить выбор, кого сфотографировать... Может быть, вот этого зрителя? Да нет, не подойдет, слишком хмурый сидит — то ли ботинки жмут, то ли с тещей поругался! Ну а если эту гражданку? Ой нет, аппарат не выдержит: больно стильная прическа!

Тут клоуны заметили меня.

— Ай, какой сим-па-па-тичный гражданинчик! — умилился один.

Другой согласился:

— В самом деле! Давай попросим сделать умненькое лицо!

И тут же вспышка магния. И тут же Кио извлек из фотоаппарата готовый снимок — не только проявленный и отпечатанный, но даже наклеенный на паспарту.

Кинув взгляд в мою сторону, сверив снимок с оригиналом и удовлетворенно кивнув, дальнейшее иллюзионист поручил ассистенту-лилипуту.

Не без усилия одолев высокий для него барьер, лилипут вручил мне конверт со снимком.

— Это вам. Для пропуска, — сказал он тоненько и любезно.

До сих пор я бережно сохраняю снимок. Размером восемнадцать на двадцать четыре, он, разумеется, оказался непомерно велик для служебного пропуска. Пришлось воспользоваться другим. И все-таки этот снимок мне дорог...

Стоит мне достать его, как разом я переношусь в дождливое утро поздней ленинградской осени и по узенькой лестнице подымаюсь в цирковую дирекцию, и при мне завязывается спор между директором и Кио, и я слышу напутствие, обращенное артистом ко мне...

В тот день, действительно, погода была сквернейшей. И все же — в этом я твердо уверен — мне определенно повезло.

После смерти отца нам с матерью жилось трудно. Не имея постоянного заработка, мать пробавлялась частными уроками. Из конца в конец города, спеша на эти уроки, она возвращалась лишь к вечеру, усталая и разбитая. Так и в этот день. Но неожиданно явился знакомый художник.

— Ты ведь, кажется, Шурик, не бывал еще в цирке? — весело подмигнул он мне с порога. — Так вот, тебя и маму приглашаю в цирк!

В цирк! Я закружился по комнате, пустился в дикий пляс. Неужели моя мечта наконец исполнится?

Сколько раз, добираясь до Фонтанки, любовался я лепными головами лошадей на цирковом фасаде. Сколько часов простаивал перед пестрыми афишами у входа. Потом допытывался у матери: «Когда же ты сводишь меня?» Она раздраженно отвечала: «Успеется. У нас и без того расходы!»

И вот приглашение. Было от чего прийти в восторг.

— Уж и не знаю, — нерешительно отозвалась мать. — На будущей неделе у меня столько дел.

— Вы не поняли, — улыбнулся художник. — Я имею в виду сегодняшний вечер, сегодняшнее представление. До начала остается два часа, и вы успеете собраться. Что

касается программы, она обещает быть отменной. Господин директор Чинизелли по субботам не скупится на самые отборные номера.

И тут же художник рассказал, что один из столичных журналов заказал ему серию цирковых зарисовок и что, узнав об этом, господин цирковой директор...

— Надо знать Чипионе Чинизелли. Делец прожженный. Привык считать, что все на свете продается и покупается. Зарисовки в журнале для него реклама. Вот и решил расположить меня: прислал конверт с пачкой ассигнаций. Когда же я отослал конверт назад, обиду не стал разыгрывать. На этот раз, придя домой, я обнаружил вазу китайского фарфора, а в ней постоянный пропуск на субботние представления... Итак, в нашем распоряжении целая ложа. Надеюсь, мое приглашение принято?

— Уж и не знаю, — со вздохом повторила мать.— Шурик, конечно, мечтает. Но в чем он пойдет?

— Пустяки, — беспечно пожал художник плечами.— Мы посадим Шурика в середину ложи, между нами. Ручаюсь, никто не обратит внимания на его гардероб.

Чувствуя, что все висит на волоске, я умоляюще сложил ладони. Я с такой тревогой, с таким ожиданием глядел на мать! Устоять она не смогла: