Александр Бартэн - Всегда тринадцать

За несколько минут до начала гражданской панихиды в зале появился Сагайдачный: вперед он не прошел, остался стоять в проходе. Никто, разумеется, не мог утверждать, что Сагайдачный причастен к смерти старого Казарини. И все же артисты шепотом пересказывали друг дружке, что накануне — поздно вечером, уже после представления — во флигельке разыгралась какая-то тяжкая сцена: во двор доносились необычно громкие голоса, а затем, распахнув наотмашь дверь, Сагайдачный быстро вышел вместе с Анной, за ними Зуева. Последнее имя артисты произносили с особым ударением: «Понимаете? И та и другая — обе оказались во флигельке. Надо думать, разговор произошел нешуточный!»

Да, он был нешуточным. Но окончился не во флигельке. Ночью, вернувшись в гостиницу, вызвав Анну на балкон, чтобы не разбудить Гришу, Сагайдачный сказал:

— Ничего ты не поняла. Как видно, находишься в таком состоянии.

— Неправда! Во всем отдаю себе отчет!

— Кабы так! На каком основании приревновала меня к Надежде? Потому, что включили ее к нам в программу? Так вот, запомни: никакого отношения к этому не имел и не имею. И еще запомни: с того дня, как сюда приехали, я ни разу с ней больше не встречался!

Анна порывисто двинулась, что-то хотела объяснить, но Сагайдачный круто отстранился:

— Безжалостная ты. Теперь-то вижу. Безжалостная, черствая! Семью сохраним, но только ради сына. Ты и это запомни!

Траурная мелодия звучала в зале. Опять и опять сменялся караул. Теперь в него стали Костюченко и Петряков, партгрупорг и дирижер оркестра. Двери в цирк раскрыты были настежь, и люди, поначалу привлеченные любопытством, постепенно затихали, приобщались к торжественно-скорбному молчанию. Опять сменился караул. К постаменту подошли Вавочка Никольская и Маргоша Столетова, возложили еще один букет цветов.

Гражданская панихида была краткой. В цирке не умеют, да и не любят много говорить. Но то, что было сказано, — сказали от души. Взял слово и Рузаев. От имени коллектива драмтеатра он высказал искреннее соболезнование:

— Только раз видел я покойного, но мне запомнилась эта встреча. Дело было весной. Зашел я поглядеть, каким стал цирк после ремонта. Зашел, а тут как раз манеж трамбуют, и работой этой заправляет Николо Казарини. Познакомили нас, и рассказал он мне, какое сложное дело — добротный манеж обеспечить, глинувыбрать для его площадки, смесь опилок с песком. До последнего вздоха Казарини был предан цирковому делу!

Затем, вытянувшись длинной цепью, артисты прошли мимо гроба. И все время, пока длилось прощание, не умолкала траурная музыка. Не умолкла она и тогда, когда Торопов, Лузанов, Буйнарович и один из униформистов подняли гроб с постамента, понесли на плечах к выходу. Прах, лежавший в гробу, для Буйнаровича был слишком легок — силач потому и чувствовал напряжение, что подобная легкость была почти непосильной для него.

На площади ждал грузовик, задрапированный черным и красным. Гроб установили на платформе кузова, и шествие двинулось, в пути привлекая все больше народа. Спереди, прислоненная к кабине водителя, виднелась надмогильная тумбочка: имя покойного, а над ним эмблема советского цирка — гимнастка, парящая на трапеции, устремленная к пятиконечной звезде. Идя за медленно движущимся грузовиком, Сагайдачный видел эту эмблему, и, возможно, именно она вернула его мысли к дочери: «Где-то сейчас Жанна? Неужели опять исчезнет из виду?» А дочь была совсем невдалеке, тоже шла в толпе провожающих.

То предложение, что сделал Никандров, когда после представления выходили из цирка, не только взволновало ее, но и показалось сперва невозможным. Как же так? Покинуть завод, расстаться с товарищами по цеху, с той ясной и устойчивой жизнью, какую нашла среди них? Однако именно заводские товарищи, поздравив Жанну с выступлением на стадионе, в один голос сказали: «Да ты прямо как артистка выступила. Грешно, если не будешь совершенствовать талант!» А Никандров в конце концов решительно заявил: «Ни к чему больше терять время. С директором цирковым я знаком. Завтра же сходим и переговорим!» — «О чем?» — «Чтобы разрешил у себя под куполом репетировать. Совсем другое дело, чем в спортивном зале!» Ради этого разговора и отправились назавтра в цирк, но, придя, встретили похоронную процессию и присоединились к ней.

В полдень процессия достигла кладбищенских ворот. Легкие облака летели по небу. Соседние сопки покрывала сосна, а здесь вдоль ограды каждым листком шелестели березы. Вскоре гроб опустили в землю, первые комья ударились о крышку, потом тяжелыми, полными заступами засыпали могилу, холмик поднялся, и Варвара Степановна Столбовая (впервые после болезни вышла она из дому) поклонилась низко: «Спи спокойно, родной!»