Арон Эрлих - Молодые люди

— К чертям собачьим!.. Не желаю! Я электросварщик. Пускай вернут документы, назад поеду.

— Ложись лучше, проспись, — с раздражением посоветовал Самохин.

— Я электросварщик! — заорал пьяный. — А мне сто восемьдесят семь рублей в зубы — и кончено… Я полторы тысячи в месяц имел. Понятно?

— Ну, не ври, пожалуйста, — поначалу с добродушной улыбкой, а потом брезгливо сморщившись, откликнулся Вадим.

— Вру? — бешено рванулся к нему татуированный. — Я и больше, случалось, выгонял. Не тебе чета!

— Брехня! — убежденно повторил Вадим и сощурил всегда веселые, лукавые свои глаза.

Подобные стычки с Глушковым повторялись часто. Становилось непонятным — как могли дать комсомольскую путевку такому? Ведь на нем буквально припечатана, на каждом сантиметре его облика обозначена порода бездельника! На работу он ходил, когда вздумается. Числился неделю в арматурщиках — упросил перевести в штукатуры, а через несколько дней опять плакался, что и новая специальность не пришлась по душе, уверял, что истинное его призвание — малярное дело.

В средине августа он исчез. А вместе с ним исчезли золотые часы, шерстяной свитер, принадлежавшие Алеше, и шапка-ушанка Самохина. Дали знать в милицию. Прошло две недели — ни слуху ни духу не было ни о беглеце, ни о пропавших вещах.

Вскоре нескольких ребят из общежития откомандировали в совхозы на уборку урожая, в том числе Самохина и Медведева. Комната не просто опустела, а стала угрюмой, неприятной: кровати обоих командированных и одного беглеца стояли голые, ободранные до сеток; из соображений сохранности администрация попрятала в кладовую все матрацы, подушки, белье с пустующих кроватей и даже убрала циновки, расстеленные на полу возле постелей.

По вечерам сходились после работы Алеша и Вадим. Сентябрь выдался лютый, со свирепыми ветрами, с упорным дождем, с желтой, вязкой, расползающейся под ногами грязью. В комнате укрываться тоже было неуютно и холодно.

В один из таких вечеров Алеша постоял перед окном, мутным, со змеящимися капельными ручейками по стеклу, покосился на не унывающего ни при каких обстоятельствах Вадима Королева. Вадим с большим ломтем хлеба в одной руке и с алюминиевой кружкой кипятку в другой склонился над какой-то истрепанной книжкой. Читая, он все время ворочал головой вправо и влево, к хлебу и кипятку, куснет — хлебнет, хлебнет — куснет, ухитряясь при этом заглядывать в страницы стоймя прилаженной книжки.

— Чем занят? — спросил Алеша.

— Не видишь? Обедаю.

Алеша уже нащупывал в кармане пятерку, чтобы ссудить товарищу.

— Прожился, что ли? Больно торопишься, еще шесть дней до получки…

— Ничего не прожился… У меня сотня целехонькая лежит… Хочешь, дам взаймы десятку-другую…

— Хорош обед!.. Ну, да я не об этом… Я про другое спрашиваю: что ты там такое читаешь?

Вадим сначала помычал нечто неопределенное, головой нетерпеливо помотал — в том смысле, чтоб Алеша повременил, не мешал бы ему на самом интересном месте. Дочитав главу, он ответил:

— Мировая вещь. Про жуликов. Хочешь, вслух читать буду?

— Нет, нет, читай про себя.

Алеша терпеть не мог этого рода литературы — с загадочными убийствами, с ловкими ограблениями и со всей обязательной, сопутствующей дерзким преступлениям сметливостью следователей, энергией и бесстрашием оперативных работников уголовного розыска.

Вадим вскоре покончил с «обедом» и, машинально грея стынущие ладони о теплую еще алюминиевую кружку, погрузился в чтение с возросшим увлечением.

Из коридора слышен был голос воспитательницы, Анастасии Степановны, пожилой женщины с неопределенной улыбкой, — не то испуганной, не то ласковой, — она убеждала ребят тщательнее вытирать ноги от грязи перед тем, как входить в дом: для этого ведь на крыльце и прилажена железка, а в тамбуре всегда лежит мокрая тряпка.

Грязь, холод, нескончаемый дождь. И куда ни глянешь — лужи с осыпавшимися с берез желтыми листьями, с облетевшими с кленов красными и с бегущей под сильными порывами ветра рябью на воде.

Алеша работал на мостках строящейся гостиницы. За ним, как и за всеми другими начинающими каменщиками, наблюдала грудастая и крикливая девчонка-инструктор с пылающими щеками, одетая в ватник, в стеганые штаны и в болтающуюся поверх них ситцевую юбку. Искусство самой кладки не было сложным, но очень трудно было освоиться с необходимым темпом. Норма — шестьсот кирпичей в смену. Опытные рабочие укладывали по восемьсот — девятьсот, были такие мастера, что давали свыше тысячи.