Арон Эрлих - Молодые люди

В напряженной тишине слушали его все сидевшие на скамьях, слушали те, кому не нашлось свободного места в большой аудитории и кто жался, стоя вдоль стен, слушали расположившиеся на ступеньках, ведущих к площадке президиума, — слушала большая толпа юношей и девушек МГУ. А он держался над этой толпой с привычным спокойствием, с домашней естественностью и простотой. Никаких ораторских, искусственных приемов, ни малейших признаков расчетливой игры голосом или жестами.

Вспомнил он, как перед страной стояла некогда изначальная, самая первичная задача по подъему культуры: надо было научить миллионы людей азбуке, — только и всего, — умению читать и писать. Бесконечно отдалились от нас эти темные времена. Среднее образование на уровне самых высоких требований века — века атомной энергии — давно стало общеобязательным для всего населения гигантской страны. Многомиллионные массы юношей и девушек кончают у нас десятилетку, получают аттестаты зрелости. Но, оказывается, не для всех, не для каждого молодого человека аттестат зрелости, это свидетельство разносторонних знаний, даваемых школой, является одновременно и аттестатом культуры — культуры поведения, культуры чувств, культуры благородных мыслей, культуры воспитания…

Спокойный голос. Человек нисколько не напрягал голосовых связок, но и без помощи микрофона каждый звук отчетливо доносился во все концы огромной аудитории, и даже слышно было, как в паузах оратор переводит дыхание.

Толя поискал глазами Веронику. Ее не было больше в президиуме. Он не находил ее и в зале. Лишь много минут спустя он увидел ее за порогом аудитории, за распахнутыми дверями, рядом с Ивановским… С Ивановским?.. Они слушают вместе!..

А секретарь Московского комитета партии развивал дальше свои выводы.

— Все внимание в наших учебных заведениях, — говорил он, — почти полностью отдается учебному процессу и очень мало, ничтожно мало забот уделяется не менее важному делу — воспитанию, культуре и развитию социалистических навыков поведения… Это огромный просчет… Это глубокая наша вина…

Он говорил о трех вечерах, проведенных им в этой аудитории, говорил спокойно и неторопливо. Вдумываясь во все, чему он был свидетелем в эти три вечера, и сопоставляя примеры университетские с такими же печальными примерами из жизни молодежи на заводах, на строительстве, в колхозах и совхозах, он склонялся к мысли, что перед государством назрела проблема пересмотра воспитания на самой широкой основе — в школе и дома, во всех звеньях снизу доверху, от детских садов до вузов, от пионерских организаций до самых высших идеологических инстанций в стране…

Прошел май, потянулись июньские дни — дождливые, зябкие в этот год. Толя, верный привычке возвращаться из университета домой вместе с Вероникой, еще поджидал ее то в вестибюле, то на дорожке главного подъезда. Напрасно. Рядом с нею всегда оказывался Олег. Все чаще Толя замечал также, что Галя Бочарова держится теперь одна… Что же все это значит?.. А-а-а-а, да ну их совсем!.. Разбираться в их путанице!.. Тем более — подступили сроки весенней сессии.

Однажды во дворе дома Толя встретился с Алешиным отцом — Петром Степановичем.

— А у нас новость, — сказал Петр Степанович, — Алешу ждем!

— Алешу? — поразился Толя. — А почему? Что случилось? — встревожился он.

— Да ничего не случилось. Ну, может человек в отпуск приехать, навестить отца с матерью?

— Когда он приезжает? Что пишет?

Несколько раз после этого Толя заходил к старикам Громовым — нет ли новых писем от Алеши?

Выходило, что в начале июля, в сроки, когда Толя, быть может, уедет уже на летнюю практику, Алеша будет в Москве. Экая досада! Неужели не придется и свидеться?

В одну из встреч с Наташей Толя поделился с нею и этой новостью и этим опасением. Он показал ей фотографическую карточку, нарочно выпрошенную у Петра Степановича на два дня: Алеша в зимний день на кладке стен высокого здания — в холщовом фартуке поверх ватника, в шапке-ушанке, в больших истертых рукавицах.

Наташа долго всматривалась в фотокарточку, потом несколько раз переводила взгляд с карточки на Толю, как будто сравнивая.

— «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», — почему-то вспомнила она начальную фразу толстовского романа.

В ответ на Толино молчаливое и вопросительное недоумение она рассмеялась, сказала, что оба друга — Алеша и Толя — удивительно похожи… Нет, нет, не лицом, не внешностью, а внутренним обликом, характерами, всеми движениями чувства и мысли.