Вадим Собко - Стадион

Завтра Эрика Штальберг уже не увидит такого берлинского вечера, не сможет пройтись по нагретому асфальту Кайзердамм, не пойдет на Олимпийский стадион или в крохотное кино, приютившееся в соседнем доме; когда–то она ласково и чуть презрительно окрестила это кино «блошиным ящичком», — дорого бы она дала, чтобы увидеть этот «ящичек» завтра!

Эрика вышла из дому без всякой цели. Просто захотелось в последний вечер попрощаться с местами, где прожито столько хороших дней, с которыми связано столько чудесных'воспоминаний. Подруг сегодня видеть не хотелось — они придут завтра, перед отъездом на аэродром, выпьют на прощанье по бокалу шипучего вина, которое гордо зовется «немецким шампанским», но не имеет с шампанским ничего общего, а потом тяжелый самолет подхватит Эрику и перевезет в Париж, а там другой, американский самолет перебросит ее за океан, в далекий, незнакомый и чужой Нью–Йорк. На аэродроме ее встретит мистер Артур Шиллинг, и начнется новая, совсем непохожая на прежнюю и, наверное, нелегкая жизнь.

Никто из ее родных и знакомых не понимал, почему ей так не хочется ехать в Америку. Подружки даже визжали от восторга, обсуждая открывшиеся перед Эрикой перспективы: ведь она поедет в Америку, станет знаменитой спортсменкой, а там уже прямой путь в голливудские кинозвезды… Тогда ей предоставятся все возможности выйти замуж за миллионера, у нее будет собственная двенадцатицилиндровая машина и белая яхта на Караибском море, она станет ездить на модные курорты и вообще жить настоящей жизнью…

Подружки изнемогали от восхищения и зависти. Ведь что за жизнь здесь, в побежденном Берлине, где каждый американский солдат кажется сказочным принцем!

Они болтали без умолку и смеялись, эти славные девушки, подруги юности Эрики Штальберг, но каждая в душе знала, что не будет ни миллионеров, ни автомобилей, ни белых яхт, что жизнь гораздо суровее и жестче, чем кажется, и в Америке она не лучше, чем в Бонне, Париже или Западном Берлине. И все–таки в каждой жила тайная надежда на счастливый случай, о которых так много рассказывают американские фильмы и карманные книжечки в ярких, блестящих обложках.

Подруги весело щебетали, а Эрике в ответ на все эти наивные мечты хотелось крикнуть:

«Я согласна отдать все на свете — все автомобили, яхты, славу и Голливуд — за мой родной Берлин, за мрачный Кайзердамм, за глубокую, похожую на лисью нору, шахту метро, которое может так быстро перенести туда, в восточный сектор, на стадион, где рано или поздно появится Тибор Сабо!»

С отъездом обрывалась последняя ниточка надежды, связывавшая девушку с Тибором. Он приедет в Берлин, бросится искать ее, а она будет далеко, за Атлантиде-; ским океаном, и не услышит его голоса, никогда в жизни больше не увидит любимого. А если они и встретятся, то не скоро — когда кончится срок контракта и она вернется домой. Ей будет тогда тридцать лет, страшно подумать — тридцать! — и никто, даже самая лучшая гадалка, не сможет сказать, что случится с нею и Тибором за эти долгие годы. Не надо обманывать себя, это конец счастью, и, только поверив в чудо, можно утешать себя надеждой на встречу с Тибором.

И все же хочется верить в счастье — иначе жить нельзя. Ведь на свете бывает столько неожиданностей. Правда, большей частью они неприятны, но могут же быть и исключения. А вдруг Тибор каким–нибудь образом приедет в Америку? Вдруг она очутится на соревнованиях в Европе? Все это вполне вероятно; нельзя впадать в отчаяние и раскисать, надо взять себя в руки и держаться изо всех сил, хотя где–то в ней шевелилось сомнение: а нужно ли это?

В таком настроении Эрика вышла из дому. Тетка Берта подозрительно спросила, куда она собралась, Эрика ничего не ответила. За последнее время она возненавидела тетку, даже дышать одним воздухом с Бертой Лох было тяжело. Эрике все чудилось, что эта злюка подползет к ней ночью и задушит своими тонкими, отлично наманикюренными пальцами.

Стоило ей взглянуть на теткины руки, как перед глазами тотчас вставала выжженная на руке Тибора надпись. В том, что Эрика уезжает в Америку, есть только одна хорошая сторона, — больше не придется каждый день видеть эту бело–розовую, злую, самовлюбленную уродину!

Грустно было на душе у Эрики. Куда идти, с чем прощаться, она и сама не знала. Просто захотелось побывать в знакомых местах, запомнить их и унести в своем сердце за далекий океан.

Она медленно пошла вдоль Кайзердамм, мимо крохотного кино, мимо школы, где она училась, много раз исхоженным путем к Олимпийскому стадиону. Вот уже высится впереди мощный «функтурм» — радиомачта, или, скорее, башня, установленная у входа на стадион. Сколько раз проходила здесь Эрика? И сосчитать невозможно. Она вошла на стадион, как всегда полюбовалась бесконечными рядами длинных пустых скамеек и поглядела на поле. Вот там она стояла перед первым стартом. Помнится, Эрвин Майер в последнюю минуту что–то говорил ей, давал какие–то советы, но девушка ничего не слышала. Она хотела победить и победила. Может, лучше было бы никогда не выходить на дорожку спортивной славы?