Арон Эрлих - Жизнь впереди

Толя с альбомом на коленях сидел на самой середине дивана. Справа и слева от него Алеша и Наташа склонились над снимками, почти соприкасаясь головами.

— А это что? — Толя показал на большую группу людей с полотенцами.

— Это картинка после урока, — со смехом объяснила Наташа. — Непривлекательная картинка? Ничего не поделаешь! Тут следовало бы такую подпись: «В поте лица дается искусство!»

Она хотела перевернуть страницу, Алеша прикрыл альбом рукой — не давал.

— Наташа! — сказал он, глядя поверх ее головы, куда-то в стену. — Вот что! Хоть про завод думай, хоть про нашу школу, про твой театр или про ученых, которые с блохами возятся… все равно! Сердцу дорого только то, чего добиваешься с большим трудом…

Толя, не слушая и желая услужить девочке, сдвинул руку приятеля, слегка приподнял ее. Наташа, воспользовавшись этим, уже ухватила двумя пальцами угол твердой страницы, начала поворачивать ее справа налево, и тогда Алеша машинально, но резко воспротивился им обоим, прихлопнул страницу и растопыренной ладонью властно зажал альбом.

— У нас будет скоро сбор пионеров, и я постараюсь! — с неожиданной торжественностью объявил он. — Да! Я постараюсь! То есть мы хорошо поговорим тогда о самом главном: о труде, о любви к труду. Отец мне давно толковал, а я не понимал его. То есть я и раньше все понял, когда только-только зима началась. Но сегодня я это почувствовал, даже своими собственными глазами увидел…

Руки всех трех по-прежнему соприкасались на странице, но уже не вели меж собою борьбы. Значительность тона и слов Алеши, а главное — побледневшие его щеки и немигающие, блестящие глаза заставили обоих забыть про альбом и насторожиться.

— Ты говоришь — жадность, нетерпимость… Ну что ж… — губы Алеши дрогнули, и выражение отчаянной решимости промелькнуло по его лицу. — Ну и пусть! Что правда, то правда. А почему? Слушай, Наташа… Я очень дорожил твоей дружбой. Когда я вспоминал про лагерь, мне было грустно, что был лагерь и прошел… И разное другое, о чем так приятно вспоминать, было и уже никогда больше не повторится…

Толя сидел неподвижно и лишь глазами водил то на Алешу, то на Наташу. Он был встревожен внезапным порывом друга и боялся за него: как бы не сказал Алеша лишнего, обидного для девочки или унизительного для себя… А Наташа слушала с легкой улыбкой, с лукавыми, резвящимися искорками во взгляде, точно забавлялась игрой, ею самой вызванной, которую она по своей охоте может в любую минуту повернуть и так и этак… «Почему, — думалось Толе, глядя на нее, — почему девчата нашего возраста кажутся значительно старше нас? Почему? Скорее всего потому, что они, хитрые, больше молчат, а нас какой-то бес толкает непременно все начистоту нести…»

— Ну и пусть! — Алеша теперь с вызовом, с горделивой уверенностью смотрел на Наташу, смотрел ей в самое лицо. — Пусть хорошо все, что было… Еще лучше все, что будет! И в школе каждый день, и потом когда-нибудь на заводе, и вообще в нашей жизни… Она — впереди, жизнь… Вся жизнь — впереди!

Рука Наташи шевельнулась, подвинулась по странице раскрытого альбома, пальцы ее скользнули мимо Толиной руки, бережно ощупали ладонь Алеши и ласково прильнули к ней.

— Конечно! — сказала девочка едва слышно, но со счастливым изумлением, потому что в Алешиных словах ей внезапно открылось то, что безуспешно искала она столько времени. — Конечно! — повторила она убежденнее и сильнее пожала руку Алеше. — Ну, как же! — почти вскричала она, потому что с каждым мгновением все полнее чувствовала содержание музыкальной темы, до сих пор не дававшееся ей, несмотря на все старания Веры Георгиевны. Вот оно, это содержание, в этих самых, только что прозвучавших Алешиных словах: «Прекрасно все, что было, но еще лучше, еще желаннее все, что будет!» — Конечно, — еще и еще раз произносила она на разные лады одно это слово и ничего больше, не переставая удивляться своему откровению.

Жаль, в самом деле, очень, очень жаль, что прошлогодний пионерский лагерь со всеми своими дорогими, памятными подробностями уходит все дальше и дальше в прошлое, и что экскурсия на завод, которая только что была, уже прошла, и что тот чудесный вечер, когда она лежала вот здесь, на этом самом диване, с забинтованной ногой, а Алеша читал ей вслух тургеневских «Певцов», тоже никогда больше не повторится, и многое, многое другое, о чем так хорошо вспоминать, было, и прошло… Ну и пусть! Пусть прекрасно все, что было, — еще прекраснее все, что будет! А ведь будет многое, очень многое, потому что вся жизнь — еще впереди!