Татьяна Толстая - Детство Лермонтова

— Хорошо, душенька, куплю и краски и кисточки. Хорошие краски куплю.

— И много бумаги купи.

— Куплю, Мишенька, куплю.

— Бабушка, Христина говорит, что есть на свете русские книги, что у мамы было много книг и у дедушки. Где они?

— Ох, душенька, это не книги, а вздор! Не стоит засорять себе голову такими книгами.

— Мама любила вздор? Что это ты такое говоришь, бабушка!

— Ох, Мишенька, не терзай меня, я не так сказала… Я просто не знаю, где эти книги, потому что просила дядю Афанасия их куда-нибудь увезти.

— Как же ты не подумала, что я их захочу читать?

— Э, голубчик ты мой, когда ты научишься читать, я тебе куплю книг, каких ты только захочешь. Но сейчас тебе рано — ты маленький.

Миша вздохнул:

— А вот ты большая, а что-то мало читаешь!

Бабушка оправдывалась:

— Читаю, Мишенька, когда время есть, читаю… Я больше всего люблю священные книги и псалтырь.

— Это про что?

— Ну, ты этого еще не поймешь. В общем, там сказано, как надо жить человеку, и разъяснено, что если он проживет жизнь добрым, справедливым, честным человеком, то он пойдет в рай. А если будет поступать нечестно, будет лгать, воровать, драться, не слушаться старших, то его черти потащат в геенну огненную, в ад, там его станут припекать горячими щипцами и поджаривать на огне.

Миша заинтересовался и стал расспрашивать подробности, но бабушка устала отвечать на пытливые вопросы внука и обещала ему выписать русские книги из Москвы. Миша очень обрадовался, долго думал о новых книгах перед сном и наутро, когда встал, тотчас же вспомнил о них. Он пошел умываться и очень удивился, что кувшин с водой принесла Матрена. Ее последнее время совсем не было видно, потому что она уходила убирать домовую церковь и проводила там почти весь день. Миша обрадовался, увидев Матрешу, и рассказал ей, что бабушка обещала ему выписать краски и книги из Москвы. Матреша сочувственно и грустно закивала головой, ее заплаканные глаза закатились; она хотела что-то сказать и не могла. Она отошла от Миши и начала мягким веником подметать пол.

Миша стал расспрашивать, почему она плачет, но Матреша затряслась от рыданий и убежала. Мальчик стал допытываться у мамушки Лукерьи, и та сказала, что Матреша плачет потому, что ей велели выйти замуж за истопника Прохорова, а она не желает выходить за него, потому что ее сватает Илья Сергеев.

Миша вздохнул и сказал, что он понимает: за двоих нельзя выходить. Но что делать, если оба хорошие? Подумав, он все-таки отдал предпочтение Илье Сергееву, он любил его за рисунки.

— Убери таз, чего подметаешь? — сказала няня Лукерья Матреше, и та покорно бросила веник и схватила таз.

Миша стоял посреди комнаты, хмуря брови и строго глядя на Матрешу.

— Кто тебе велел жениться с истопником? — спросил с интересом мальчик.

Матреша вздохнула и выронила таз; вода пролилась на пол, но девушка знаками, не раскрывая рта, показала Мише на соседнюю комнату, где одевалась бабушка.

— Она? — с недоумением переспросил мальчик. — Не может быть! Она добрая.

— Она, она! — с хрипом вырвалось у Матреши.

Миша недолго думая пошел в спальную бабушки.

— С добрым утром, Мишенька! — приветливо сказала Арсеньева. — Ты что это нахохлился, как петушок? На кого сердит?

— Бабушка, отвечай на честное слово: ты велела Моте замуж за Прохорова?

— Кто тебе сказал? Или сама, дура, жаловалась?

— Она не дура, она хорошая, а ты ее обижаешь! Какое тебе дело, кто на ком женится?

— Мишенька, ты еще многого не понимаешь. Я хозяйка, и я должна распоряжаться. Идем завтракать.

— Не хочу завтракать, если ты злая! Сегодня Мотю обижаешь, а завтра меня? Ты обидчица. Папу не любишь, Мотю мучаешь…

— Миша!

— Стыдно так! Вчера еще мне говорила, что в твоей книге написано, что злых людей после смерти будут черти поджаривать на сковородке.

Арсеньева вскрикнула: «Ах!» — и закрыла лицо руками.

— Михель! — воскликнула Христина Осиповна, хватая мальчика за руку и пытаясь его утащить в детскую.

Но Миша упирался, сжал кулаки и выкрикивал, обращаясь к Арсеньевой, гневные слова. Глаза его сверкали, лицо побледнело и исказилось. Арсеньева отняла руки от лица, взглянула на Мишу и испугалась: а вдруг с ним опять случится обморок? К тому же все дворовые девушки застыли, наблюдая эту сцену. И Арсеньева замахала руками и стала звать внука добреньким голосом:

— Молчи, Миша, молчи! Иди сюда, мой маленький!

Но он топал ногами и наступал на бабушку.

Арсеньева вздохнула и сказала, хмурясь: