Юрий Збанацкий - Красная роса

Сентябрь по календарю приписан к осени — она и заявляет на него все права, — но лето, не нагулявшись вдоволь, стремится во что бы то ни стало втянуть его в свою ласково-теплую орбиту. Случается, изредка ему удается прихватить если не все, то хотя бы часть чужого, случается и так, что осень наваливается внезапно, коварно, и тогда уж август начинает плакать по-осеннему, дрожать по ночам и утрам от туманов и заморозков.

Сентябрь этого года выдался и не летний, и не осенний, хотя на погоду теперь почти никто не обращал внимания, так как не о ней шла речь.

Речь шла о самой человеческой жизни. По утрам, выходя из дому, люди поднимали глаза вверх, внимательно всматривались в небо. Все хотели осени. А точнее — нагромождения туч, дождя, слякоти, непогоды. В такое время хоть и гудели в глуби небесной ненавистные чужие самолеты, но не пикировали с диким ревом, не сбрасывали смертоносные бомбы.

В этот год в первые дни сентября было много солнца, теплых ночей, казалось, что сентябрьская грусть еще далеко, что осень забыла о своих обязанностях. И только третья декада началась по-осеннему. Ночью нахмурилось, тяжелые тучи укутали землю, утром из выси потянул в долины густой прохладный туман, в воздухе запахло дождем.

Дорога лежала притихшая под тучами, застеленная топтаной-перетоптаной песчаной трухой, поля незасеянные, печально-обиженные. Окружающий мир замер, все чего-то ждало, печалилось в тяжелом и непроглядном ожидании.

— Денек выдался как по заказу, — после продолжительного молчания заговорил Андрей Гаврилович Качуренко.

Водитель первого класса, неразговорчивый Павло Лысак зябко повел плечами, не отводя глаз от неровной дороги, и покачал головой.

— Только бы немец не накрыл до ночи, а за ночь — ого где будут, выберутся на оперативный простор.

— Доберутся, — безразлично согласился Павло.

Старая-старая полуторка еле ползла по длинному-длинному большаку.

Андрей Гаврилович расслабленно покачивался на разбитом сиденье. Можно было и подремать — так как уж и не помнил, когда спал, — если бы не эта тряска да острия пружин, торчавших сквозь матерчатую обивку. Отправил в неизвестный путь последних эвакуированных, и словно гора с плеч свалилась.

Что и говорить, доволен был Качуренко: неприятная, тяжелая операция — позади. Неделю назад из поселка были эвакуированы те, кому, по мнению районного начальства, надлежало покинуть родные места и искать временного пристанища. Эвакуировались преимущественно семьи призванных в армию коммунистов, работников районных учреждений, женщины и люди преклонного возраста, а с ними детишки. Десятки возов, нагруженных доверху, направились на восток; эвакуировались не только люди, но и колхозный скот, архивные материалы, музейные экспонаты — да мало ли было в районе ценного, такого, что необходимо было спасти, выхватить из пламени войны, которое, наверно, докатится и до Калинова.

Безусловно, не все, кому обязательно надлежало эвакуироваться, поехали. Были такие, которые колебались: а может быть, и не придется ехать, может, произойдет то, на что все втайне надеялись, может быть, однажды днем объявит радио, что наши перешли в наступление и враг пустился наутек.

Чуда не произошло, события развивались стремительно, где-то вблизи гремели бои, беспрерывно грохотали то ли артиллерия, то ли бомбы, сброшенные с самолетов. Информбюро сообщало о боях местного значения на этом направлении.

Вчера позвонили из области и недвусмысленно дали понять: всех, кого необходимо эвакуировать, следует немедленно привезти на железнодорожную станцию, где их должен был принять один из эшелонов.

Среди последних эвакуированных была и Аглая Михайловна, жена Качуренко. Все медлила и слышать не хотела о разлуке, надеялась, что военкомат призовет мужа и отправит его в действующую армию. Вот тогда уж она вынуждена была бы ехать обязательно. Военкомат об Андрее Гавриловиче словно забыл, поэтому Аглая Михайловна не спешила, думая: пока муж при деле, до тех пор и никаких опасностей не существует.