Юрий Збанацкий: Красная роса

Шум, в котором с трудом можно было разобрать мольбу, вопросы, требования и угрозы, перешел в густой рев. Начальник все это слушал, опустив тяжелую голову. Он проснулся, ожил, блеснул глазами, вскинул вверх руку:

— Тш-ш!

Постепенно успокоился, попритих шум. Люди стояли покорно, не мигая смотрели на красный околыш фуражки, ждали с надеждой.

— Тиш-ш! — повторил начальник.

И тишина наступила такая, что можно было услышать постукивание молотка, которым обходчик обстукивал колеса вагонов; с верхушек акаций долетал стрекот сорок, на перроне все замерло в напряженном ожидании.

— Тиш-ш! — еще раз, уже глуше, как паровоз, истративший весь пар, повторил начальник.

И только тогда хрипло, отрывисто и сердито стал рассказывать, что эшелоны, которых ожидают все военные и штатские, с сегодняшнего дня на запад не пойдут. Пожаловался, что уже устал все это повторять, и под конец добавил: на восток отправляется состав, который стоит на запасном и будет подан под посадку, когда сформируется и будет проверен в соответствии с инструкцией.

Толпа ответила начальнику клекотом и на глазах, как туман под порывом ветра, рассыпалась, все куда-то заспешили. Только несколько военных да Качуренко еще держали в плену начальника, который снова устало клонил голову.

— А нам как? Как нам на фронт?.. — горячась, допытывался старший лейтенант, командир подразделения, застрявшего на станции.

Начальник остро взглянул на него, лукаво-хитро хмыкнул:

— На фронт… Кто на фронт, кто от фронта… Видишь шпалы? Вот и шагай — вперед на запад… Там тебе и фронт. А составы не ходят… И неизвестно…

Наконец военные успокоились; тихо переговариваясь, отошли от начальника, остановились возле команды, толпившейся под тополями, тихо совещались.

Качуренко остался наедине с начальником.

— У тебя, вижу, запарка, Стратонович… — начал он фамильярно, как еще недавно в мирные времена.

— Запарка! — тяжело вздохнул начальник. — Запарка! Не то слово, товарищ Качуренко! Содом! Содом с Гоморрой! Жену, говоришь, одну отправляешь?

— С людьми, восемь человек, Стратонович…

— Теперь все поехали бы… — заметил начальник. — А сам чего ошиваешься? — Оглянувшись вокруг, чтобы не услышал кто, подмигнул, как родственнику, посоветовал: — Прыгай на колеса, Гаврилович, пока не поздно, и катись. Как другу советую.

Качуренко похолодел. Испуганно оглянулся, хотя и не принадлежал к трусливым.

— Разве что… разве…

— Вот то-то же и оно, что разве. Последний эшелон. Вот подойдет, загрузится, да и пошли господь тучи да туман… Умчится в дальний путь…

— А ты как же, Стратонович?

— Велено последним… Беги быстрее, бери своих и веди вон к тому зеленому вагону, в нем наша железнодорожная братия уже расселась, скажешь, что я велел…

— Спасибо, Стратонович, век не забуду…

— Еще нужно тот век прожить… Бросай все и полезай в вагон… А то попадешь… Верь мне, мы, железнодорожники, знаем больше, чем вы…

Качуренко простился с эвакуируемыми, может быть, навсегда. По-родственному расцеловался с женщинами, которые раньше были просто хорошими знакомыми, женами его друзей и товарищей по работе, поспешно пожал руку Евграфу Евграфовичу — ничего злого не таил против этого человека, но как-то неудобно было смотреть в глаза человеку, прятавшемуся за бронь или козырявшему белым билетом. И только после этого взглянул в глаза жены. Смотрел на нее ласково и тепло:

— Гляди же, Глашенька. Ты знаешь — я ревнивый…

— Переживешь, — грустно улыбнувшись, сказала она. И, как подобает заботливой жене: — Котлеты в миске, сметана — в горшке. — И всхлипнула. Не глянув в глаза, обняла за шею, тепло, знакомо. Он так и утонул в этом тепле и блаженстве, а она, как мертвеца, чмокнула его в лоб, вырвавшись из объятий. — Береги себя… Ты нужен…

В последних словах послышались иронические нотки, показалось ему, обижена за что-то на него жена.

Наконец эшелон растаял вдали, погрузился в почерневшее пространство. Через несколько минут рассеялись люди, опустели станционные помещения, только кто-то кричал в телефон, выползали из кустов и бурьянов бездомные псы, обшаривали все уголки и закутки, начинали грызню между собой.

С тяжелым сердцем возвращался со станции в поселок Андрей Гаврилович. Знакомая до каждого холма и лощины, до каждого деревца и кустика дорога, преодолеваемая им за долгие годы всеми видами транспорта, а преимущественно райкомовской «эмкой», казалась почему-то незнакомой и даже чужой. В соответствии с мобилизационным планом как «эмки», так и все другие автомашины и тракторы районных организаций были переданы в распоряжение действующей армии. Одна-единственная полуторка на весь район, на которой он сейчас ехал, сохранилась благодаря энергии и находчивости райисполкомовского водителя Павла́ Лысака.