Николай Вирта - Одиночество

— В чужую землю иди, все равно тут тебе крышка! Чего ждешь? Кого поджидаешь? Убили вашего Антонова, чай, слышал?

— Как убили? — рявкнул Сторожев. — Кто убил?

Андриан не успел ответить — телега приближалась.

Сторожев махнул рукой и исчез. Андриан оглянулся кругом, встал и скрылся в лощине.

Ночью Сторожев лежал, уткнувшись головой в траву. Хотелось плакать, но в воспаленных глазах не рождались слезы, только удушье давило сердце. Он не верил, что Кольку убила лошадь, нет, она не могла убить его.

Вспоминал: когда сын только что начал ходить, он сажал его верхом на кобылу, и ребенок, цепляясь ручонками за гриву, озаренный радостью, ехал и лопотал, захлебываясь словами.

«Убили Кольку! Наследника моего убили! Выучить его хотел, вывести в люди, чтобы прибавлял богатство к отцовскому добру, чтобы новые сотни десятин прирезал к отцовской земле, чтобы вся округа ломала шапки перед сторожевским племенем… Убили наследника Кольку. А может быть, жив?»

…Бесшумно ползли, причудливо громоздясь, тучи, безнадежно, тоскливо каркали галки.

Стояли теплые сухие дни. Обгоняли друг друга, появляясь и исчезая, будто растопленные солнцем, ленивые облака, шуршали овсы, и одинокие встрепанные вороны бродили по жнивью.

Сторожев был один в поле, кишащем людьми. Он обходил их, незримый в кустах и густой траве. Он никуда не отходил от села и день и ночь, пока не приходил желанный сон, об одном думал теперь — о Кольке.

«Что я, брежу? Жив ли он, или умер, не все ли равно: не помочь, не поправить».

Но уйти не мог.

«Хоть бы узнать, жив или нет», — сверлила неотступная мысль.

Наконец Петр Иванович решился разузнать о Кольке. Он вспомнил, что на дальнем поле есть загон брата Семена. Копны с дальнего поля не были еще убраны, их свозили после того, как убирали ближние поля.

Ранним утром, когда на востоке едва занималась заря и из лощины полз между копен скошенной ржи туман, по мосту затарахтела телега.

Сторожев выглянул из куста и узнал Семенова рыжего костистого мерина. В телеге, свесив босые ноги и встряхиваясь на ходу, сидел Семенов сын, Сашка. Телега пошла медленней; мерин, тяжело дыша, взбирался на крутогор. Петр Иванович вышел из кустов. Сашка, узнав дядю, закричал. Сторожев остановил мерина и подошел к телеге. Парнишка дрожал и лопотал что-то неразборчивое.

— Я не трону, не трону тебя, ну! — крикнул Петр Иванович. — Заткнись, паршивец! Скажи, что дома? Что с Колькой? Да ну, говори, чтоб тебя…

Сашка — четырнадцатилетний, веснушчатый и бледный — тряс головой и бормотал что-то несвязное. И снова захлестнула Сторожева волна ярости к брату, ко всему, что было там, за невидимой чертой.

Будто кто-то шепнул: «Вот он, сын твоего брата, того самого, который был в комбеде, того самого, кто помогал Сергею делить с гольтепой твоих коров и твое зерно. Вот он, его щенок, живой, трясется от страха, а твой Колька, может быть, уже давно гниет в земле, окутанный клубком жадных, прожорливых червей».

Кровь била в голову, и остаток рассудка растаял в свистопляске бешенства и ненависти.

— Говори же, сукин сын! — взревел Сторожев, не помня себя, и хлестнул плетью по дощатому настилу телеги.

Сашка замотал головой и, повались навзничь, закричал:

— Дяденька, не бей! Дядя Петя, не трогай!

Сторожев поднял плеть. Парень по-звериному взвизгнул; мерин, до сих пор жевавший траву, вздрогнул от крика, попятился. Вторично поднятая плетка Петра Ивановича ожгла его круп, и вот, сорвавшись с места, лошадь огромными прыжками метнулась вправо, влево и галопом, вздымая пыль, помчалась через мост. В телеге беспомощно метался и колотился о доски Сашка.

Сторожев бежал за ним вслед, срывал из-за спины винтовку, но дрожащие руки путались в ремнях. Наконец, обессиленный, он упал на пыльную дорогу.

В тучах и ветре занимался день.

На следующее утро Петр Иванович с восходом солнца был на дальнем поле. И снова в холодную зарю затарахтели по мосту колеса.

Сторожев выглянул из-за кустов — ехал рыжеусый хмурый Семен. Солнце только что вылезло из своего багряного логова, и первый луч его заиграл на затворе винтовки, Семен держал ее на коленях и жадно высматривал кусты в лощине.

Еще два дня мучился в тоске Петр Иванович, неизменно бродя вокруг села.

Потом он решил пробиться в Дворики, на час, на два выгнать оттуда красных.

«Кто знает, — думал он, — много ли их?»