Николай Вирта: Катастрофа

«…Господи, господи, как все отлично начиналось!» — думалось пожилому сухопарому генерал-полковнику в хмурое декабрьское утро.

Ночью шел снег, а на рассвете угрюмо завыла метель. Что-то грохотало невдалеке, надрывно визжало полусорванное с крыши железо, свирепый ураган обрушивался на улицы, поземка билась о стены домов, крутились в развалинах снежные смерчи… Где-то рухнули под напором ветра подшибленные снарядами руины.

Ужасная русская зима, вторая такая же люто-холодная, зверская зима с ее метелями, пронизывающими ветрами, с надеждами и разочарованиями, победами и поражениями.

Как она не похожа на чудесную, мягкую зиму в родных местах! В отцовском доме так тепло, так все привычно — привычно с детства. Там всякая вещь напоминала о прошлом чинной семьи советника по земельным делам местного самоуправления. Вот эта ваза перешла от дедушки, из этой чашки пила кофе прабабушка, вон то изречение — «Послушание — высшая добродетель» — самолично вышил шелком прапрадедушка, доживший до преклонного возраста и занимавшийся тем, чем тешат себя иные тихие старички: либо чулок вяжут, посасывая трубочку, либо вышивают цветной ниткой и бисером полезную для дома вещь.

Нет, никто из ближних и дальних родичей советника по земельным делам не мечтал о бранной славе. И сам советник не стремился к переменчивой судьбе солдата. То ли дело размышлять над пожелтевшими от времени документами, решать мирные споры поселян, наблюдать за землеустройством, вовремя приходить на службу, вовремя уходить, а дома, облачившись в бархатную куртку с облинявшими бранденбурами, пообедав в кругу семьи, раскурив пенковую трубку, доставшуюся в наследство от деда или прадеда, читать газету, восхищаться славными успехами фатерланда, мудрой политикой его величества кайзера…

Где-то в Африке идут войны; дикие туземцы, не желая пользоваться благами цивилизации — странно, не правда ли? — восстают, хватают копья, бумеранги и — ты слышишь, милочка? — с этим оружием — ха-ха! — идут против пушек и винтовок последних образцов!

Но это где-то очень далеко. Громы колониальных войн не доносятся до стен дома советника по земельным делам, не нарушают покоя маленького Фридриха, посапывающего в колыбели.

Он родился в ясный, полный осеннего очарования день — сентябрь был на исходе, шел к концу тысяча восемьсот девяностый год.

Фридрих родился на редкость увесистым, на редкость рослым, на редкость худощавым, и таким спокойным-спокойным оказался этот младенец — гордость и счастье семьи!

«Милый Фриц, ненаглядное солнышко!» — как называла его мать, любуясь ребенком, задумчивым, с серьезным взглядом светло-серых глаз.

Отец сказал как-то, что этому мальчику суждено великое будущее. Но ведь так говорят многие и многие отцы! Мог ли папаша Фридриха думать в те времена, что сын его действительно прославится… но как?

Мальчик рос сдержанным и молчаливым. Он любил свой дом, обожал родителей, платя им за заботы и ласки преданностью и редким в его годы послушанием. Сторонясь шумных мальчишеских компаний, он часто в одиночестве бродил по старым улицам родного города, проводил время на равнинах за старинными укреплениями. Далеко на горизонте виднелись густые клубы дыма: там Кассель, большой и шумный город. Фридрих бывал в Касселе с отцом и с учениками школы — их возили туда на экскурсии.

Уличный шум, грохот повозок, людские толпы на площадях и у магазинов не привлекали Фридриха. Скорей домой, в тень каштанов, в поля, где так просторно и так легко дышать!

Да, это был необыкновенный мальчик! Он отличался скромностью, редко шалил, педантично соблюдал правила, установленные им для самого себя: аккуратно разрисованная виньетками бумажка с точным распорядком дня висела над его кроватью с того часа, когда он пошел в школу, и до часа ее окончания. Его прилежность, аккуратность и опять-таки послушание были предметом восхищения. И насмешек. Насмешки Фридрих презирал, восхищение принимал как должное. Педагоги хвалили его. «Вот примерный немецкий мальчик, — говаривали они. — Как он послушен!»

Конечно, озорники и неслухи не жаловали Фридриха, зато родители и близкая родня души в нем не чаяли.

«Ему следует заняться правоведением!» — так было решено на семейной коллегии. Члены коллегии опирались при этом на выдающиеся способности юноши в оценке некоторых городских событий, на здравость суждений о проблемах отвлеченных и для многих мало понятных.