Алексей Малышев - Повесть о таежном следопыте

Для ведения хозяйства на биопункте он брал из деревни помощника. Обычно по его просьбе приходил охотник Иван, очень молчаливый пожилой эвенк. За день из него едва удавалось выжать какой-нибудь десяток слов.

Иван научил Капланова рубить амбар и выдалбливать лодку из цельной осины. От него тот узнал и другие таежные премудрости. Чтобы сохранить тепло у ночного костра, эвенк натыкал полукольцом елочки, подгребал к ним снег, и тогда между этим щитком и костром становилось тепло: здесь можно было спать и не мерзнуть даже в пятидесятиградусный мороз.

Иногда они с Иваном ходили на плановый отстрел лося. Иван любил хорошо поесть. Перед едой, как и все эвенки, долго пил чай. После удачной охоты он обычно всю ночь сидел у костра, пил чай, жарил и ел мясо. Старался не отставать от него и Капланов. Как-то вдвоем они за ночь управились почти с шестью килограммами жареной лосины.

Иван, посасывая трубку, заметил, что это пустяки, он знает случай, когда два брата-эвенка съели за ночь почти половину взрослого лося. Пожалуй, то была самая длинная фраза, которую услышал от него за все время Капланов.

В тайге он изредка встречал охотников и егерей — рядом находился крупный лосиный заказник. Раз в пятидневку он бывал в ближней деревне, она лежала в сорока километрах. Там Капланов получал почту и порой заходил к охотникам, они всегда радушно встречали его.

Здесь жили ханты и манси — молчаливые, но честные и доверчивые люди. Капланов их за это очень ценил. Он писал своему приятелю, что если забудешь в тайге полушубок, а охотник его найдет, то обязательно тебя разыщет и принесет полушубок.

Иногда он приглашал охотников к себе, угощал их студнем из лосиных ног и жареным мясом. Гости обычно привозили с собой самодельное вино.

На угощение они приезжали семьями. У ханты были оленьи меховые шубы с подкладом из беличьих лапок, а изредка и лебединых шкурок. Мужчины надевали домотканые холщовые рубахи до колен, затейливо вышитые на груди и подоле, женщины — яркие халаты с узорами из бисера. На женщинах было по нескольку халатов. Этот старинный обычай показывал зажиточность семьи. Любили они также украшать себя разными кольцами, бусами, бубенцами.

Охотники-ханты — раньше их называли остяками — до недавнего времени пользовались ручными луками и самострелами. Медведя и теперь они убивали в берлоге копьем, точнее, длинным острым ножом, приделанным к шесту.

Капланов с интересом приглядывался к своим гостям.

После сытного ужина один из них обычно затягивал песню, складывая ее тут же.

Ханты пели о том, что в тайге живет русский друг, он приехал из Москвы; русский приглашает к себе соседей на праздник и хорошо их угощает. Этот парень умеет все делать сам и знает в тайге всех зверей и птиц по имени.

Капланов уже понимал язык ханты и, улыбаясь, молча слушал.

«Русскому другу надо жениться, — пел охотник, — без жены в тайге худо. Пусть он только пожелает, ему найдут здесь самую лучшую невесту».

Гости одобрительно кивали.

— Так бы меня, там и оженили, — со смехом рассказывал потом Капланов друзьям, — только я сплоховал. Вместо того, чтобы идти на смотрины невесты, я в деревне попал к хозяину, у которого были хорошие зверовые лайки. Я их долго рассматривал и договаривался о покупке, совсем забыв, что меня ждет невеста. А в другой раз идти не решился. Вот женитьба и расстроилась.

Изредка он бывал в областном городе. Ехать туда приходилось на пароходе. Там, на берегу Иртыша, стоял памятник Ермаку.

Не раз задумчиво смотрел на него Капланов. Ермак открыл этот обширный край, а сколько еще надо было сделать для того, чтобы оживить его глухие таежные пространства… Борьба за использование природных богатств этой почти заброшенной земли теперь была жизнью Капланова, и он никогда не сожалел о том, что решил работать в васюганской тайге.

«Окружающий меня мир, — писал он в то время близким, — это прекрасная симфония, и мне не только не надоедает лесная глушь, но с каждым годом, месяцем и днем все ярче становится радость бытия, великолепнее кажутся реки, озера, болота, таежные урманы, сиреневые березняки и розовые лывы. Привязанность и любовь моя к здешнему краю так велика, что считаю реку Демьянку лучшим местом в мире и, вероятно, не променял бы ее, в теперешнем состоянии, ни на какой иной пункт…»

Жизнь представлялась ему безгранично широкой, как неохватная, необозримая сибирская тайга.

Просыпался он обычно на рассвете. Выходя из небольшого домика Демьянского биопункта, Капланов с улыбкой окидывал взглядом заснеженную тайгу. Перед восходом солнца здесь часто вставали миражи. Световые лучи преломлялись в восходящих токах воздуха, и тогда видимыми становились предметы, лежащие за линией горизонта. Белая кромка снега изгибалась, по лывам и сорам колыхались волны, болота и бор качались, казалось плясали перед глазами…