Эдуард Русаков: Театральный бинокль.

Новиков — ассистент кафедры, которой заведует Афанасий Данилыч. Друг юности, старый биолог с неудачно сложившейся судьбой. Некогда стройный, а ныне отяжелевший, грузный, лысый старик. Афанасий Данилыч казался моложе его лет на десять. А ведь ровесники.

— Приветствую дорогого юбиляра, — сказал Новиков, крепко пожимая хозяину руку. — Не мог удержаться, решил заскочить.

— А что? Случилось что-нибудь? — осторожно спросил профессор.

— Ничего, ничего. Просто — не могу до сих пор успокоиться после ваших вчерашних слов, — и Новиков стал взволнованно прохаживаться по кабинету.

— А-а... наболтал я там спьяна... — сказал Коркин, настороженно поглядывая на гостя. — Вы уж не обижайтесь, ради бога.

— Почему я должен обижаться? — удивился Новиков. — Вы говорили прекрасно! Ваши слова звучат в моих ушах!..

— Шутите, небось?

— Да нет, честное слово! Такой искренности, такого чистосердечного надрыва я давно не слышал. Если честно сознаться — не ожидал. От кого-кого — а от вас, ей-богу, не ожидал. Вы мне всегда казались... ну, консерватором, что ли. Даже реакционером. А тут — надо же! — с таким пафосом!.. Ох, как вы их крыли!

— Кого — их?

— Ну, всех этих зажравшихся мастодонтов... всех этих маразматиков, интриганов... авантюристов с учеными степенями!

— Неужели я прямо так и говорил? — похолодел профессор.

— Еще почище. А больше всего мне понравилась ваша самокритика. Особенно — насчет премии.

— Да, помню... глупая была шутка, — промямлил профессор.

Новиков замолчал, прищурился, покачал головой.

— Шутка? — повторил он. — Шутка... Значит, сейчас вы отказываетесь от своих вчерашних слов?

— Разумеется, отказываюсь. Пьяный бред. Я уверен, что, кроме вас, никто не принял это всерьез.

— Может быть, и так... Значит — шутка? — и Новиков, явно расстроенный, присел на диван, опустил голову. — А я-то, старый дурак... поверил в вашу искренность.

Афанасий Данилыч подошел к нему, сел рядом, сочувственно обнял за плечи.

— За кого вы меня принимаете, дружище? — укоризненно сказал он. — Что я, мальчишка? Разве бы стал я всерьез произносить все эти глупости? Торжественное мероприятие, юбилей... шестьдесят лет — не шутка!.. Столько важных гостей присутствовало — и чтобы я мог всерьез на них обрушиться с гневными филиппиками?! Чтобы я мог всерьез отказаться от Государственной премии?!.. Да вы что?

— Значит — шутка...

— Конечно! — несколько торопливо воскликнул Афанасий Данилыч. — А как можно расценить иначе? Согласен, что шутка неудачная... глупая даже шутка — согласен! Но — шутка! Шутка! Розыгрыш! Мистификация! Так и передайте всем прочим.

— Никому я ничего передавать не собираюсь, — и Новиков резко встал с дивана. — Все вы, конечно, врете. По пьянке вчера разоткровенничались, а сейчас испугались...

— Повторяю — шутил я, шутил!

— Ладно, ладно. Не бойтесь. Никто вас за это не накажет. Не те времена.

Коркин тихо рассмеялся.

— Кто их знает — какие времена будут завтра?.. — заметил он многозначительно.

— Да бросьте, пожалуйста, — скривился Новиков. — Уж вам-то чего бояться? Всю жизнь прожили в почете и славе, кафедрой заведуете, биография безупречная, чист как стеклышко... — и он усмехнулся недобро. — Не то, что я, грешный.

— А что — ты? Что — ты? — возмутился Афанасий Данилыч. — Все корчишь из себя несчастного страдальца, мученика? Сколько можно? Если уж на то пошло — в своих прошлых бедах ты сам виноват! Сам!

— Как же это я сам виноват? — И Новиков удивленно уставился на него. — Что же я — сам себя, что ли, в Воркуту послал? Сам у себя кандидатскую отобрал? Ври, ври, Афоня, да не завирайся. Хоть тридцать лет и прошло, а я все отлично помню. И сессию ВАСХНИЛ помню, и тебя, скромника, пай-мальчика, помню, и хулиганские реплики Лысенко, когда я выступал... тоже помню!

— А кто тебя за язык тянул? — быстро сказал профессор. — Кто тебя гнал на трибуну? Кто? Не хотел соглашаться — ну и молчал бы в тряпочку. Я ведь тоже был не очень-то согласен тогда с Трофимом Денисычем...

— Ой, не надо. Не ври, ради Христа.

— Клянусь! Я был с тобой заодно. Но я понимал, что такое эпоха. Я понимал — что такое Лысенко. Я понимал, что такое мы с тобой. Два щенка, два ничтожных аспиранта... ну, кто мы тогда были?

— А кто мы сейчас? — тихо сказал Новиков.

— Нет, ты ответь! Ответь! Разве не я был прав — тогда? Разве не я? Да, я за тебя не вступился, не поддержал... зато я сохранил и себя, и нашу идею, и наш материал... я все сохранил, и все это пригодилось потом. Ничто даром не пропало! А вот если бы все были тогда такими смельчаками, как ты, — глядишь, многое бы и сгинуло безвозвратно. Я о науке думал, а ты — о благородном жесте.