Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли

Ожидая с минуты на минуты возвращения Коростелева, Михаил Дмитриевич выпил стакан чаю, подошел к окну, Вечерело, приближался комендантский час. У подъезда скучал дежурный самокатчик да, понуро склонив голову, стояла у фонарного столба его, великановская, боевая лошадка Манька. Раньше в этом доме находился Волжско-Камский банк, дом был из самых видных в городе — одна фигурная кладка чего стоит. Недаром его облюбовал понимающий толк в архитектуре Гая Гай. А потом, когда штаб Первой армии передислоцировался в село Сорочинское, расположенное на железной дороге Оренбург — Самара, нарядный домик «по наследству» перешел к нему, Великанову.

«Как сейчас идут дела у Гая Дмитриевича?» — подумал он о командарме, вместе с которым освобождал Симбирск. Чуть было не позвонил в Сорочинское, но не решился отрывать человека от срочных дел. Ну о чем бы он стал докладывать командарму? О новых атаках белой конницы, — так это не ахти какие новости. На то и создана Особая Оренбургская группа, чтобы защищать город любой ценой. Как ни худо тут, на острие клина, удар по Колчаку готовится именно там, в районе Самары и Бузулука, где сосредоточены целых четыре армии южного крыла Восточного фронта. Вот у кого по горло забот — у Михаила Васильевича Фрунзе. В оперативном масштабе оборона Оренбурга все же эпизод. И Великанов уже мог бы отказаться от резервов, если бы даже ему предложили их...

Вернулся Коростелев. Вдвоем они просидели над картой больше часа. Решили ни в коем случае не ослаблять северный участок, хотя и был соблазн поддержать оренбургский гарнизон лишним батальоном, снятым с правого берега Сакмары.

— Нам еще придется усиливать северную группу, — заметил вполголоса Александр Алексеевич.

— За счет кого? — удивился Великанов.

— Может, за счет того же двести шестнадцатого полка.

— Это риск.

— Пойдем на риск, Михаил Дмитриевич. Кстати, двести шестнадцатый — крестьянский полк, а дерется не хуже рабочих полков.

Великанов сам хорошо видел, что корпус генерала Бакича тяжело навис над городом с севера, и стоит ему удачно форсировать Салмыш, приток Сакмары, как Оренбург окажется обойденным и с запада.

— Что ж, была не была, Александр Алексеевич.

— Разобьем колчаковский авангард на Салмыше, Фрунзе спасибо скажет.

— Куда махнули!

— Если уж Фридрих Великий не боялся двойного превосходства сил, то нам ли бояться тройного?

Они опять встретились взглядами. Но разве так сразу поймешь, всерьез это говорит или шутит Александр Алексеевич, умеющий скрывать любую тревогу в прищуренных глазах.

— Поймали вы меня на слове, — сказал Великанов.

— Да мы же нынче двумя полками отбили наступление двух корпусов.

— Они действовали вразнобой.

— Тем более надо поспешить, пока Дутов не договорился с этим Бакичем...

Коростелева вызвали в губком, к председателю Акулову, и Великанов остался наедине со своими противоречивыми раздумьями. Каждая встреча с комиссаром, членом партии с пятого года, настраивала его на мажорный лад. Откуда у Александра Алексеевича, сугубо, штатского человека, такая широта суждений в делах оперативных? Сегодня замахнулся даже на Колчака. А он, Великанов, смотрит на свою задачу куда более скромно, считая ее тактическим эпизодом на фоне общего контрнаступления, которое готовит Фрунзе. Но что, если первый удар по Колчаку действительно будет нанесен на ближних подступах к Оренбургу?.. Однако для этого надо во что бы то ни стало отбить все атаки Дутова. Нужна самая жесткая оборона. Крепкий узелок завязался — одним махом не разрубишь. Стало быть, умей рубить по частям, используя ошибки, неприятеля.

В комнату вошла Вера Карташева.

— Я могу быть свободной, Михаил Дмитриевич? — спросила она, остановившись у порога.

— Как, вы еще в штабе? — Великанов устало поднял голову.

— Я печатала ваши донесения армии.

— Ах, да... Хорошо, что задержались, теперь я не скоро отпущу вас, Вера Тимофеевна.

— Есть новая работа?

— Присаживайтесь, поговорим.

Не снимая кожанки, она села в глубокое кресло, положила руки на резные подлокотники. Великанов обратил внимание, как она осунулась, побледнела, в глазах исчез тот глубинный свет, который выделял ее среди многих женщин.

— Замучили мы вас, Вера Тимофеевна.

— Что вы! Я же сама вызвалась поработать в штабе, раз некому помочь вам, Михаил Дмитриевич.

— Спасибо. Когда-нибудь о женщинах русской революции будут написаны тома!

— Ну зачем такой высокий слог, Михаил Дмитриевич?