Юрий Теплов - Второй вариант

Гапоненко вздохнул.

— Уже поздно, товарищ лейтенант. Разрешите идти спать?

— Да, поздно. Только у меня есть поправка. Я сказал, что справедливость не всегда торжествует. Это не так, Гапоненко. Не всегда только на каком-то этапе. Зло может победить в частном, а в целом — нет.

— Если бы не так, застрелиться можно.

— Спокойной ночи, Гапоненко. Завтра тяжелый день.

Впрочем, особо тяжелым завтрашний день не обещал быть. Предстоял обычный плановый выезд в поле. Учебный район я уже успел изучить и свою «Мостушку» мог привести на место даже с закрытыми глазами.

Но что-то случилось в тот раз. То ли застил глаза мелкий буранчик, то ли по какой другой причине, но, приотстав от колонны и желая сократить путь по зимнику, заблудился.

На пути попадались заснеженные стога, которых не было раньше. Санная дорога виляла вдоль канавы, явно искусственного происхождения. Она забирала все левей и левей, а нам надо было как будто вправо. Уже и рассвет выполз со стороны нашего городка.

Я растерялся окончательно, велел водителю тормозить и спрыгнул на землю. Стоял, разглядывая незнакомое место. Вылезли из кабины и мои подчиненные.

— Заплутались, — бодренько объявил я.

— Давайте назад, — предложил сержант Марченко. — Оно вернее будет.

Я достал карту и попытался сориентироваться. Эта санная дорога, конечно, не была обозначена. Гапоненко тоже сунул нос в карту, спросил:

— А сарай тут нигде не нарисован?

— Нет, вроде. Хотя какая-то кошара есть.

— Может, она вон виднеется? Белым обмазанная?..

Деваться было некуда — поехали к белому строению.

На крыльце заметили тетку в телогрейке. Я пошел к ней выспросить о дороге и не заметил, как рядом со мной оказался Гапоненко. Не успел я и рта раскрыть, как она воскликнула басом:

— Лешенька! Откуда ты взялся, милок?

— Здорово, тетя Дусь, — ответил ей Гапоненко.

Я оглядывал их, ничего не понимая. А он уже выспрашивал про дорогу, и она охотно объясняла:

— Ваши завсегда вон там воюют. Прямо по-над домиком, туто-ка мосточек, и держитесь края поля. А там и большой колок. Своих увидите...

— Спасибо, — сказал я и пошел к машине, услышав, как Гапоненко спросил:

— Пальма еще не приехала, тетя Дусь?

— Нет еще, Лешка. Да уж скоро...

Когда он догнал меня, я поинтересовался:

— Из деревни тетка-то? Знакомая?

— Фермой заведует. А тут, видно, зимние корма у них.

Все-таки мы опоздали, и о готовности станции к работе я доложил позже всех. Знал, что за это придется отвечать, но не предполагал, что так скоро. Командир взвода разведки позвонил через час на станцию и передал, чтобы я оставил за себя сержанта Марченко, а сам топал на совещание.

Офицеры и старшины собрались в командирской палатке. Хаченков сидел за столом без папахи, и его бугристая голова каждый раз поднималась от карты, когда кто-то откидывал полы палатки.

— Пройдите вперед! — приказал он мне.

Я прошел и встал возле самой печки, неприкаянно уставясь вниз. Несколько самодельных столов были вкопаны прямо в землю и скамейки возле них — тоже. На передней пристроился Гольдин. Он кивнул мне, выказывая сочувствие: терпи, мол. А другого ничего и не оставалось.

— Два офицера закончили одно и то же училище, — начал Хаченков. — Оба — по первому разряду, И два полюса. Я говорю о Гольдине и Дегтяреве. Объясните свое поведение, Дегтярев!

Что я мог объяснить? Ну, заплутался. Присыпало снегом поворот, и я не заметил его. Но ведь хотел как лучше.

Я боялся Хаченкова и не скрывал этого. Даже как-то сказал Сергею об этом. И он ответил:

— Это по слабости духа.

Наверное, так. Духу у меня явно не хватало при общении с начальством. Даже голос делался тихим и приторно-робким. Ненавидел себя до отвращения, но ничего не мог поделать с собой.

Вот и сейчас смог произнести лишь одно слово, противное, как я сам:

— Виноват.

Однако оно смягчило полковника, и он уже не так сердито произнес:

— Что вы думаете об этом, товарищи офицеры?

Все думали одинаково, но по-разному выражали свои мысли. Начальник штаба сказал, что я очень несобранный товарищ. Командир взвода разведки, тридцатитрехлетний старший лейтенант, невнятно проговорил о том, что у меня затянулся процесс становления. Все шло как положено, пока слово не взял Гольдин. Он сказал, что я несколько зазнался, что все стараюсь делать сам и не признаю ничьих советов.

Я и сам клял себя за эту непонятную самому оплошность. И понимал, что заслуживаю наказания. Но когда заговорил Сергей, что-то взорвалось во мне. В голове пронеслось все: Зарифьянов, зеленые мыльницы, статья в газете, синие птицы... Внутри взорвалось, но внешне я остался таким же, каким и был, и голос мой был по-прежнему тихим и робким: