Юрий Каменский - У красных ворот

Больше же всего боялся Федор, что родители могут принять его за афериста: мол, хочет человек на Любе жениться и остаться в Москве. А ведь он, честное слово, с радостью увез бы Любу в Ахтырку. Сдалась ему эта Москва!

«Ни, не може цього буты, — внезапно подумал Федор, — Люба, вона не така, щоб людину пидвэсты. Ни!»

Через темную арку он вошел в большой двор. В центре двора был разбит палисадник, замкнутый с четырех сторон стенами дома, двери подъездов выходили во двор. По сторонам палисадника стояли липы, кусты сирени с пожухлой листвой на них, бегали и кричали дети.

В подъезде был слышен гул работающего лифта, Федор поднялся на второй этаж. Нашел квартиру под номером 46. Почему-то проверил, все ли пуговицы застегнуты на шинели, невольно стал по стойке смирно и позвонил.

Дверь отошла внутрь, и из сумрака прихожей к Федору приблизилась Люба в белой кофточке и темной плиссированной юбке.

— Пришел! Здравствуй! Ну заходи, заходи… Мы ждем тебя.

Федор шагнул в переднюю.

— Здравствуй, Любочка! — он вынул правую руку из кармана. Пальцы держали продолговатую коробочку. — Духи «Кармен». Мой подарок.

— Федя, я тронута, очень… Ты раздевайся, не робей, пожалуйста. У нас заочно к тебе все хорошо относятся.

Федор снял шинель, повесил ее на вешалку. Потом, захватив пальцами край кителя, потянул его вниз, одернул рукава.

— Куда теперь?

В довольно просторную переднюю выходили четыре двери кремового цвета с застекленной верхней половиной. Люба открыла крайнюю правую дверь и вошла в комнату, за ней двинулся Федор.

В большой комнате у обеденного стола, стоящего посередине, сидели родители Любы. Их лица были обращены к двери. Любин отец откинулся на спинку стула, нога положена за ногу, левая рука прижата к столу, большой палец другой — засунут за жилетку. Крупная голова с зачесанными назад темными с проседью волосами чуть отведена назад, лопатка бороды выступает вперед. В его позе была категоричность и в то же время доброжелательность, она исходила из ясных серых глаз за толстыми стеклами пенсне.

Мать будто бы и не сидела, а парила над стулом. Держалась прямо, с непринужденным изяществом, легкая и женственная в мягких складках платья, зелено-голубоватый цвет которого сочетался с ее светло-бронзовыми волосами, забранными сзади в большой узел. Она улыбалась Федору открыто, приветливо.

— День добрый, — сказал гость, остановившись недалеко от двери.

Родители встали и пошли к нему. Он сделал шаг навстречу и протянул руку Любиному отцу.

— Нет, нет, товарищ Федор, сперва с дамой.

— Извиняюсь, — гость густо покраснел. Любина мать протянула ему руку:

— Елена Анатольевна Степовая.

— Федор Гречанный.

Затем он повернулся к отцу. Тот пожал руку Федору:

— Каменев Иона Захарович.

Федор назвал себя.

Люба стояла сбоку, наблюдала сцену знакомства и улыбалась. Ее смешила церемонность Федора.

— Прошу вас, товарищ Федор, садитесь.

Когда все четверо сидели за квадратным столом, где каждый занимал свою сторону, Елена Анатольевна спросила у Федора:

— Ну как вам Москва, Федя? Можно вас так называть?

— Конечно, конечно, Елена Анатольевна, — поспешил ответить парень. — Москва как? Ахтырка лучше.

Сказал и засмеялся. И все повеселели. Некоторая натянутость первых минут знакомства ослабла, а скоро и вовсе исчезла.

— В общем, товарищ Федор, земляки мы с вами: Елена Анатольевна и я с Украины. Елена Анатольевна из Днепропетровска, а я из Луганска.

— Кстати, Федя, я была в вашем городе. Не то в двадцать шестом году, не то в двадцать седьмом. Приезжала на гастроли. Очень уютный городок.

— Елена Анатольевна у нас актриса, драматическая, — пояснил отец семейства.

— Я знаю. Мне Любочка много за вас и за вас рассказывала, — Федор кивнул в сторону отца и матери.

Этот украинский оборот речи гостя напомнил супругам молодые годы.

— Что же эта негодница вам говорила? — спросил Иона Захарович. Он улыбнулся, темные усы раздвинулись в стороны, открылся ряд зубов цвета слоновой кости. Лицо стало ласковым.

— А то, что лучше вас с Еленой Анатольевной на свете людей нету.

— Пусть эта оценка будет на ее совести, — сказал Иона Захарович.

Елена Анатольевна вздохнула:

— Вот что, дорогие мужчины, мы с Любочкой вас оставим и займемся приготовлением обеда.

— Что вы, что вы, какой обод? Мне пора.

Федор поднялся со стула.

— Если ты посмеешь уйти, это будет наша последняя встреча, — выпалила Люба возмущенно и непререкаемо. Она стояла перед Федором выпрямившись, уперев руки в бока.