Сергей Петров - Память о розовой лошади

От изумления Бокарев даже весь вскинулся.

— Как это так? — ошалело спросил он.

— Как, как... Раз такое дело... Раз ты, Серега, понял деда-старика Белоусова... То сичас, сичас...

Он засеменил к старому шкафу, открыл заскрипевшую дверцу, порылся внутри и вынул большую коробку. Понес ее к столу, бережно прижимая к груди, поставил и открыл крышку. В коробке что-то лежало, завернутое в тряпки, которые сверху были засыпаны нафталином.

Старик поспешно сгреб нафталин в одну сторону, осторожно развернул тряпки и поставил на стол гипсовую отливку головы какого-то древнеримского императора или поэта, увенчанного лавровым венком.

— Кий Юлиан Цезарь, — торжественно сказал он. — Древний философ. На толчке у глупой старухи посчастливилось по случаю по дешевке приобрести. Почти за рупь двадцать. Шедевр, а?!

— Шедевр, точно, — кивнул Бокарев.

— Вот, Серега... Что бы ты, Серега, без старика Белоусова делал? Это тебе руководство к действию.

И снова сел на стул, так приосанившись, словно всенародно взгромоздился на высокую трибуну.

Сняв целлофан и тряпки, Бокарев принялся за работу.

Пальцы, казалось, сами собой мяли податливую глину, то сильно сжимая ее всей пятерней, то растягивая, то осторожно разбегаясь по бюсту, мягко что-то оглаживали, притирали... Бокарев потерял ощущение времени и не запомнил, сколько работал. Наверное, долго, потому что солнце уже садилось за высокий забор — только макушка его еще цеплялась за зубья бревен.

Помассировав занемевшие пальцы, скульптор отошел от стола, взглянул на бюст и восторженно замер от чувства несомненной удачи.

Старик смотрел со стола с наглой ласковостью хитрого менялы с восточного базара, выкатив пустые, без зрачков, глазные яблоки. Бельма как такового на глазу не было, но оно отчетливо и угадывалось. Вместо лаврового венка голову увенчивала, змеей обвиваясь вокруг, суковатая палка, загнутая на лбу фигушкой — резиновый наконечник торчал наподобие шахтерской лампочки. А руки старика, приставленные к вискам растопыренными ладонями, хищно согнули когтистые пальцы: представлялось — они вытянутся и начнут хватать все подряд.

Бокарев радостно засмеялся:

— Вот шедевр так шедевр. Дарю на память. Смотри, дед, и радуйся.

Старик, даже как-то замурлыкав, заспешил обогнуть стол. Но только глянул на бюст, так и завопил:

— О-о, Серега!.. Подлец! Митьку, значит, так, а меня вот этак... Разве я такой?

Взмахнул палкой, приноравливаясь грохнуть ею по бюсту, но не смог, застонал:

— О-о...

Бросил палку на пол и засеменил к картине на стене, делая по пути такие движения руками, точно хотел разорвать рисунок в клочья. Но отпрянул от стены, рванул на груди рубаху:

— О-о, подлец, Серега.

Заметался по комнате туда-сюда — от стола к стене и обратно.

Бокарев умилился: точным оказался его расчет. Теперь старик будет исходить злостью, но не разобьет бюст и не порвет рисунок: за все это уже с лихвой заплачено.

— Убери, Серега, палку и теи грабли от головы.

— Без них правды жизни не будет.

Тогда старик поднял палку и нацелил ее на Бокарева, как бердань.

— Главному вашему художнику напишу. Оклеветал ты, Серега, действительность. Натуралист ты ползучий, фурулист и этот, как его, экзистон... Убери грабли...

Пока он так кричал, Бокарев успел собраться в дорогу. Подхватив чемодан и лыжи, он пошел к выходу и у порога сказал:

— Пиши себе, дед. Ундервинт все выдержит.

В кухне пьяненький племяш грустно сидел на лавке, обнимал пса Джойса за шею, ласково теребил его густую шерсть и укоризненно покачивал головой:

— Пить будешь, так и знай, сдам тебя в угро. Пусть рентгеном посветит, что ты пил: ситро или самогон.

Бокарев спросил племяша:

— Ты знаешь, где живет Маша Волошина?

— Интересно девки пляшут... — изумился племяш. — В одно утро только из дома выскочил, как сразу и снюхался, что мой сеттер.

— Ну ты, без грубостей, — оборвал его Бокарев. — Говори, знаешь или нет.

— А близко живет. Через три дома от дедова.

— О-о! То дело, — вырвалось у Бокарева, и он плюнул на пол. — Тьфу... Хорошо, хотел я сказать.

Следом за Бокаревым на мороз за ворота выскочил и старик. Стоял на улице, потрясал палкой и кричал:

— Вернись, Серега, я все прощу! Никуда писать не стану! Родименькой еще наварим!.. Рога тебе подарю!.. Кия Юлиана отдам, убери только теи грабли!

Бокарев шел, не оглядываясь, уже отыскав нужный дом.

Но старик все же догнал его, забежал вперед.

— И чего ты, Серега, доказал своей выходкой? Не пойму... Учить вас все, молодежь, надо. Наставлять, — он погрозил ему палкой. — Ужель умнее меня хочешь стать? Не выйдет! Идола этого глиняного с граблями заместо ушей и Митьку твоего я на толчке знаешь как выгодно продам... То-то и оно! А на теи деньги кого-нибудь выпишу... Он меня настоящим орлом вылепит.