Сергей Петров - Память о розовой лошади

Бокарев подолгу отдыхал на склоне, ожидая, когда успокоится сердце, поднимался еще немного вверх и опять останавливался. От слабости сильно слезились глаза, холодные крупные слезы скатывались по щекам к уголкам рта, он слизывал их языком и, ощутив во рту соленый привкус, сплевывал на снег.

На вершине горы росла одинокая сосна. Взобравшись наконец туда, Бокарев встал под сосной, воткнул в снег лыжные палки, свел их рукоятками вместе и устало на них оперся.

Взобрался он, оказывается, высоко: другие горы рядом с этой были поменьше, поднимались справа и слева от нее аккуратными кочками, сплошь поросшими соснами, — только изредка меж сосен проглядывались снежные плешины. Впереди простиралась заснеженная равнина, а за ней верблюжьими горбами поднимались еще две горы, стоявшие близко друг к другу; воздух в седловине меж тех гор слюдянисто отливал желтизной, а повыше этой желтизны даже проглядывалась пронзительно синяя полоска неба.

Бокарев догадался: именно из-за этих верблюжьих горбов наплывает утро.

Внезапно издали словно донесся какой-то торжественный звук, и сразу все непонятным образом изменилось: ожили, отчетливо высветились отдельные сосны на далеких горах, по снежному насту равнины стремительной волной пошел свет... В седловине поднялось солнце, повисело секунду слепым огненным шаром и распустилось, брызнуло таким светом, что верблюжьи горбы гор за равниной потерялись в нем.

Бокарев постоял, подняв голову, словно ощущая лицом теплый свет дальнего солнца, а потом с мальчишеским легкомыслием шагнул на лыжах вперед, к спуску, и оттолкнулся палками.

Мелькнула шальная мысль:

«Сверну шею, значит, так мне, дураку, и надо».

Лыжи завихрили за собой снежную вьюгу. Тугой воздух ударил в лицо и плотно заложил уши.

Совершая на опасном, незнакомом спуске головокружительный слалом меж сосен, объезжая на стремительных виражах деревья, Бокарев забыл о всем постороннем — внимание полностью поглотил спуск.

Лыжи вынесли его на равнину, и он, поняв, что остался целым и невредимым, громко, радостно засмеялся.

Долго еще подрагивая от возбуждения, он постоял, осматриваясь, потом с удивлением сообразил, что глыба льда внутри сильно подтаяла.

Словно испытывая себя на прочность или, скорее, казня за долгое пьянство, Бокарев затеял рискованную игру: взбирался на приглянувшуюся гору и падал на лыжах с ее склона.

Голова скоро стала ясной, чистой, будто и не было тяжелого утреннего похмелья, а холод в груди растаял.

Солнце поднялось уже высоко, когда он, оттолкнувшись с вершины одной горы и вновь завихрив лыжами снег, вдруг услышал взметнувшийся откуда-то снизу высокий голос:

— Эй! Там пропасть!.. Правее берите! Правее!

Бокарев круто взял вправо, но голос подстегивал:

— Еще правее! Еще!

Он резко завернул еще вправо, мельком увидел недалеко от себя обрыв, промчался почти по его краю, скатился с горы по пологому спуску и повернул на голос.

Обрыв и правда был высоким, над ним обманчивым козырьком нависал плотно убитый ветром снег, а внизу, у подножья горы под обрывом, из снега торчали острые камни.

Голос принадлежал хрупкой, худенькой девушке, тоже стоявшей на лыжах. Скорее не девушке, нет, определил, подъезжая, Бокарев, а молодой женщине с очень свежим лицом и синими глазами. Она нервно прикусила нижнюю губу:

— Вам что, жить надоело? Совсем и не смотрите, куда несетесь.

Поглядывая на обрыв и радуясь в душе удачному избавлению от многих неприятностей, он ответил.

— Как-нибудь бы спланировал. Все же не пропасть.

— Камни-то какие... Руки и ноги точно бы переломали.

— Похоже, — согласился он.

Она кивнула и улыбнулась:

— Ну, ничего — все обошлось. А на лыжах вы хорошо ходите, это я заметила.

— Ходил когда-то, — вздохнул Бокарев, — а сегодня лишь вспомнил, как это делается.

Внезапно глаза ее потемнели. Она пристально посмотрела на Бокарева и сказала:

— Постойте-ка... А ведь вы, наверное, тот художник, который гостит у деда Петра Белоусова? Правда ведь?

— Правда, — удивился Бокарев. — Как вы догадались?

— Да уж догадалась, — она как-то невесело усмехнулась и оттолкнулась от снега палками, заскользила на лыжах.

Бокарев догнал ее и пошел рядом.

Искоса поглядывая на него, она долго молчала, потом вдруг заговорила, глядя перед собой — в пространство:

— Знаете, вспомнилось что-то, несколько лет назад к нам приезжал молодой журналист, — спокойный голос ее звучал безучастно, буднично. — Тоже вот зимой. Побыл он у нас с неделю, а потом пошел знакомиться с Дмитрием Михайловичем, братом деда Петра. Очерк о нем, говорил, напишу. Вошел в дом и канул там, как в прорубь нырнул. Выскочил из ворот дней через десять — в одних трусах. Даже босиком. Бегал по селу и кричал; «Увезите меня домой, к маме».