Михаил Никулин: В просторном мире

Старого плотника Опенкина интересовал совсем не майор, а бабушка Гуля, моложавая старушка, у которой он вырвал из рук короткое бревно и теперь распекал ее:

— Подумайте: до чего ни коснется, все липнет к ее рукам. А распорки для возилок из чего буду делать?!

Иван Никитич вскинул бревно на плечо и пошел круто спускавшейся стежкой к мастерским.

Миша понял, что свести майора со стариком и заставить их заговорить о поездке в Сальские степи уже не удастся.

— Забыл, — уныло, как бы винясь, проговорил Миша.

— Можно напомнить. Товарищ Опенкин, на минуту! — крикнул майор и помахал черной курпейчатой шапкой.

Но плотник Опенкин не услышал майора. Миша устало опустился на камень и сказал:

— Он, должно быть, хотел спросить у вас, кого из ребят нарядить в Сальские степи за коровами.

— Совсем непонятно! Я же, помимо тебя, никого из здешних ребят не знаю! — удивился майор.

— Обо мне говорить не надо, — скучно заметил Миша.

— Это почему?

— Я «единоличник».

Майор уже повернул чалую лошадь вполоборота, но обиженный голос, ссутулившаяся спина Миши, сидящего на камнях, остановили его:

— Ты одинокий? — настороженно спросил майор.

— С матерью.

— А отец?

— На фронте, — не поднимая головы, ответил Миша.

— Письма присылает?

— Присылает.

— У тебя беда? — нахмурился майор. — А какая — не догадаюсь. Подожди, тебя я видел на собрании?

— Не знаю.

— Кажется, тебя. Ты стоял, слушал и ушами и немного… ртом?

— Интересное всегда так слушаю, — признался Миша. — Вы ж как раз заговорили про поездку в Сальские степи.

— А дорога в Сальские степи интересная? — спросил майор.

— Лучшей, товарищ майор, не придумаешь, — вытирая вспотевшие щеки, ответил Миша.

Майор достал из кармана блокнот, спросил у Миши имя и фамилию, быстро что-то написал и, вырвав лист, распорядился:

— Эту записку отдашь товарищу Опенкину. Раньше сам можешь прочитать, а уж потом к плотнику в мастерские, — аллюр три креста… Понимаешь? Чалая, но! Счастливый путь!

С места громко застучали колеса бедарки.

Миша читал:

«Товарищ Опенкин, присмотрись к этому мальчику, Мише Самохину. Проверь его в деле. По-моему, он первый кандидат на поездку в Сальские степи. Майор Захаров».

Только два слова могли выразить радостное волнение Миши, и он выкрикнул их:

— Бог войны — и подбросил кепку высоко над головой.

Майор был уже далеко, но подброшенную Мишей кепку он увидел и, сорвав курпейчатую папаху, потряс ею над своей большой стриженой головой.

— Аллюр три креста! — скомандовал себе Миша и кинулся с крутого откоса к берегу.

Плотницкая и кузнечная мастерские помещались в каменном строении на обрыве к морскому заливу.

…Голубоватый дым застилал проходы кузницы, заваленной железным хламом, рессорами подбитых машин, щитами пулеметов, покоробленной жестью, осями, колесами пароконных подвод. Точно огромные ежи, сердито пыхтели мехи, звенели молотки по наковальням. Горны бросали снопы густого малинового света на высокий прокопченный потолок.

Широкоплечий усатый кузнец стучал молотом и хриповатым басом говорил своим помощникам:

— Кругом разор, глушь… А у нас в мастерских — жизнь… На полный ход жизнь!

«Жизнь! Вот бы Гаврика сюда!» — радостно подумал Миша, быстро проходя через кузницу к закопченной двустворчатой двери плотницкой, где работал Иван Никитич Опенкин.

— Алло, «Большая земля!» — кричал Гаврик. — Мамка скоро придет! Давай сводку!

Труба упрямо молчала. Гаврик решил использовать последнее средство, — сигнал бедствия, о котором они с Мишей узнали от капитана-моряка.

— СОС!.. СОС!

«Большая земля» попрежнему не отвечала. Гаврик зло сказал:

— А еще «Большая земля» называется!

Может быть, в это самое время, а может, минутой раньше или позже колхозный плотник Иван Никитич Опенкин тоже ругал Мишу Самохина. Миша знал, что ему надо терпеть. Глубоко дыша, опустив длинные руки, которых не закрывали кроткие рукава серой шинели, он стоял около верстаке.

— Товарищ майор вам пишет, — сбивчиво говорил он.

— Вижу, пишет. И чего особенного он пишет?.. «Иван Никитич, приглядись». А к чему приглядываться? — спросил Опенкин, не отрываясь от верстака и только слегка повернувшись бритым лицом к Мише.

Костлявый, подвижной стан старого плотника был перехвачен узким ремешком; темносиняя рубаха с засученными рукавами, как на ветру, трепыхалась на нем, когда он сердито налегал на рубанок.