Николай Шундик - Белый шаман

похоже, умка на прежнем месте, а главное, никаких угрожающих действий, зевает, лапами паразитов вычёсывает. Но вот наступил тот миг, когда притворщик сделал стремительный рывок, – и закричал смертельно раненный моржонок. Заревела моржиха, попыталась отнять детёныша – умка и её ударил по голове лапой.

Пойгин отвернулся, болезненно морщась, закурил трубку, сказал притихшим охотникам:

– Вы уж моржат не троньте. Умка всё-таки не человек, да и не нам, людям, упрекать умку…

С восхищением и почтением относился Пойгин к белой медведице, видя в ней примерную и преданную мать. Редко она рожает больше двух детёнышей. В конце марта – в начале апреля выводит их из берлоги, начинает учить уму-разуму, и прежде всего – подкрадываться к тюленю. Ползёт, влипая в снег, на детёнышей поглядывает, а те стараются всё делать точно так же, как мать.

Если оскандалится медвежонок, вдруг слишком подняв голову или зад, – тут же получит увесистый шлепок. Не всегда хватает терпения у медвежонка бесконечно сидеть у отдушины, но если вздумает хоть на мгновение отвлечься – мать заставит непослушного опять замереть, да ещё носом ткнёт в снег, чтобы не почувствовал тюлень запаха дыхания своего мужающего врага. Пусть голодна будет мать, а детёнышей накормит как всегда и ни за что не оставит одних, если семейство начнут преследовать охотники. Загнанная медведица упирается спиной в торос или скалу и, прижимая детёнышей к груди, рвёт собак клыками. Страшна медведица в такой битве. Охотники выпускают не больше двух самых увёртливых собак, если не хотят остаться без упряжки. Ревёт медведица, лают собаки, скулят, обливаясь кровью, и кажется, что даже сам седой океан ухает и стонет, сочувствуя обречённой матери.

Пойгин уверял Журавлёва, что он ни разу в жизни не выстрелил в медведицу и не убил ни одного медвежонка. «Когда я вижу её, говорю: иди, иди себе своей тропой, а я пойду своей. У тебя свои думы – у меня свои думы. У тебя свои дети – у меня свои дети. И если я пролью кровь твоего детёныша – приснится страшный сон моему. А вместе со страшными снами приходят к человеку тоска, помрачение души, болезнь». Журавлёв знал, что чукчи стараются как можно реже убивать медведя и всегда уйдут от соблазна разрядить в хозяина льдов или тундры своё оружие, если к этому не понудят голод или страх перед зверем.

В тот раз, проводив своим странным взглядом ворона и выкурив трубку, Пойгин молча тронул упряжку и предоставил собакам возможность самим выбирать дорогу. Так прошёл, быть может, добрый час. И вдруг Пойгин резко затормозил нарту, осторожно приблизился к торосу, снег вокруг которого был истоптан. То были давние следы умки. Снег тут подтаял, но солнце ещё не могло разрушить снежные столбики медвежьих следов.

– Кажется, тут было целое стадо медведей, – сказал Александр Васильевич, дотрагиваясь ногой до одного из столбиков, торчавшего прочно, потому что снег под лапой медведя плотно спрессовался.

– Нет, тут был один умка, – ответил Пойгин, почему-то с улыбкой осматривая следы. – Весёлый был умка, плясал от радости, вокруг тороса бегал, сам свой хвост догонял. Вот тут он плясал на задних лапах, как человек. Тут перевернулся через голову и подпрыгнул сразу на четырёх. Здесь выгреб снег, а потом валялся в яме.

– Что случилось с ним? Почему он так развеселился?

– Не знаю. Может, нерпа ластами его по животу пощекотала, прежде чем он её съел. А может, он лахтака перехитрил. Тоже умке радость… Правда, не всегда умка бегает вокруг тороса от радости.

– Отчего же ещё?

Пойгин сел на нарту, потянулся за трубкой, долго продувал её, скрёб железным когтем чашечку.

– Случается, что на умку находит безумие. Ждёт-ждёт нерпу или лахтака и только замахнётся, чтобы по голове ударить, – добыча в воду уходит. И тогда начинает умка от ярости по отдушине лапами колотить. Ревёт, колотит как попало. Случается, даже лапы ломает. И тогда ещё страшнее ярость вселяется в умку. Бежит к торосу, лбом в него с разбегу бьёт. И находит на умку помрачение…

Журавлёв опустился на корточки, потрогал оголённой рукой столбик от следа медведя.

– Может, и тут умка бегал помрачённый?

– Этот был весёлый. И лапы целые у него. У хромого умки след другой… Из безумного умки получается къочатко. Из головы къочатко вылетает целая туча воронов. Кричат, мечутся вороны, дерутся. Такие сумасшедшие думы у къочатко.

«Страшновато», – невольно подумалось Журавлёву.

– Больно умке, он лапы себе лижет, и кажется ему, что стал он ребёнком. И тогда къочатко не ревёт, а плачет, как ребёнок. И на его плач отзывается воплями Древовтыкающая женщина. Къочатко спешит к ней, плачет, как ребёнок, грудь её сосёт… И тогда появляется у него необыкновенная сила и становится он ещё злее. Иногда в сильную пургу можно услышать, как вопит Древовтыкающая женщина, как ревёт и плачет къочатко.