Анатолий Маркуша - Нет

В последний раз просвистел над кладбищем самолет, опрокинулся на спину и резкой горкой ушел вверх. Разом стало тихо и пустынно.

Первыми потянулись к выходу оркестранты. Следом за ними — посторонние женщины. Потом — все остальные.

Хабаров задержался на кладбище. Даже самому себе он не признался, что не хочет встречаться с Кирой. Медленно шел Виктор Михайлович по узенькой, усыпанной битым кирпичом и плотно укатанной дорожке, которую уже давно называли авиационной. Надписей, высеченных на надгробиях, не читал — он и так знал, кто где захоронен.

Остановился у могилы Стасика Чижова.

На отрыве от земли у Стасика отказал движок. Машина потеряла скорость и рухнула на самой границе летного поля. Аэродромная команда не успела даже глазом моргнуть, как все было кончено. Потом аварийная комиссия долго расследовала обстоятельства катастрофы, но так и не определила истинной причины несчастья. «Списали» на топливный насос. Примерно через полгода Хабарову пришлось поднимать дублер того самолета, что убил Стасика. Виктор Михайлович долго гонял двигатель на земле. Резко сбрасывал и еще резче прибавлял обороты. Машина огрызалась, но терпела. И тогда Хабаров порулил на взлетную полосу. Летчик и сейчас ощутил противный, мелкий, словно вибрация, озноб, преследовавший его до самого отрыва от земли.

«Не повезло Стасику», — подумал Хабаров и по совершенно непонятной ассоциации вспомнил: в пластмассовой круглой коробке Стасик держал свою знаменитую коллекцию рыболовных крючков. Он был чудаком, Стасик, — гордился этими крючками так откровенно и так радостно, будто сам изобрел их. И еще Стасик собирал фотографии самых лучших экземпляров выловленных рыб. Особенно хороши были снимки зимних щук. Замороженные метровые зверюги втыкались хвостом в снег, а рядом, для масштаба, ставился рыбацкий сапог. Стасик очень заботился о том, чтобы никто не заподозрил его в преувеличении, хвастовстве и прочих рыбацких прегрешениях.

Хабаров подумал: «Сколько же ему было лет?» И с удивлением ответил: «Двадцать девять». Странно, пока Стасик был жив, он вовсе не казался Виктору Михайловичу молодым. Теперь — другое дело.

Хабаров пошел дальше.

Остановился у могилы Сергея Тихоновича Станового.

На скоростной площадке машина Станового опрокинулась на спину и вошла в отрицательное пикирование. Становой успел передать о том, что случилось, по радио. А дальше… дальше летчику не хватило высоты, чтобы выдрать самолет из снижения. Много позже установили: то был Первый взбрык приближавшегося и еще неведомого авиаторам «звукового барьера». Загадку разгадали ученые-аэродинамики, разгадали, когда Сергея Тихоновича не было уже в живых, отчасти и потому, что его не было.

Сергея Тихоновича Хабаров недолюбливал. Очень уж заботился Становой о своем авторитете, очень уж часто говаривал молодым: «Вот в наше время…», и больно неприятно дрожали у Сергея Тихоновича руки, когда он разыгрывал восьмерную в преферансе. Впрочем, все это нисколько не мешало Виктору Михайловичу высоко ценить Станового-испытателя, учиться у него, подражать ему, прислушиваться к его беспощадным и всегда резким суждениям о машинах и людях.

Хабаров оборвал высохшие цветы на могиле Станового и пошел дальше.

Под разросшейся елью, ссыпавшей ржавые иголки на землю, покосилась могила Карлиса Эйве. Хабаров опустился на колени и ладонями стал сметать с серой бетонной плиты жесткие еловые ежинки.

С Карлисом они вместе вводились в строй. Карлис был человеком неукротимого темперамента и отчаянной судьбы. Он мало успел повоевать. Но за двадцать шесть дней, проведенных на фронте в самом конце войны, умудрился сбить четырнадцать самолетов противника. Ребята прозвали его Латышским стрелком. И это ему принадлежало знаменитое в свое время изречение: «В сорок пятом сбить его было не штука, найти — это да!»

И испытателем Эйве был необыкновенным. Сразу же залетал на опытных машинах, залетал так профессионально и уверенно, что, случалось, на него «стояла очередь», и даже самые видные конструкторские бюро торговались, не желая уступать Карлиса друг другу.

А потом в центр пришло распоряжение: от полетов отстранить.

Никаких сколько-нибудь серьезных причин для этого распоряжения не было, но кто-то где-то сказал: «Есть такое мнение…»

Год Латышский стрелок писал рапорты, добивался приема в министерских кабинетах, стучался в самые высокие двери. И единственное, чего достиг, — ему разрешили летать на связном ПО-2.