Анатолий Маркуша - Нет

Но худшее произошло на двенадцатом полете: ускоритель не запустился, к тому же вышел из строя указатель скорости. Надо было срочно заходить на посадку. Машина перегружена, горючее взрывоопасное. Хабаров хотел слить топливо, как назло, не сработала аварийная система слива. Летчик развернулся на полосу и на повышенной скорости пошел к земле. Хабаров снижался с таким расчетом, чтобы иметь в запасе лишнюю сотню метров высоты. Это было, разумеется, правильно и предусмотрительно. Указатель скорости не работал, и приходилось действовать на глазок, поэтому скорость он держал тоже с запасом. Убедившись, что планер на полосу попадает, Виктор Михайлович щелкнул тумблером посадочных щитков. Но, как давно замечено, беда одна не приходит — щитки не вышли. Разбираться, в чем дело, не было времени.

Хабаров понимал: и лишние сто метров высоты, и избыточная скорость в сложившейся обстановке обернутся ему боком — он непременно должен «промазать», то есть выкатиться за пределы летного поля. Но сделать ничего уже не мог. Хабаров слышал, как колеса его машины шаркнули по бетону, отметил в сознании: сел нормально. Впрочем, теперь это было не главным. Главное таилось в другом: хватит или не хватит посадочной полосы, на какой скорости он выскочит за ее пределы?

Полосы не хватило. Красный планер, напоминающий окрыленную торпеду, на бешеной скорости мчался к концу аэродрома. Планер выскочил в ловушку — взрыхленный песчаный участок, вплотную примыкавший к посадочному бетону. Машина горестно застонала. Фюзеляж переломило. Невредимый, но зажатый обломками планера, Хабаров ждал взрыва. Взрыва не было. Пока не было. Но взрыв должен был громыхнуть — чуточку раньше или чуточку позже.

И тут Хабаров увидел: со стоянки сорвался Истребитель, он рулил к месту аварии, как безумный подпрыгивая на колдобинах, резко виляя из стороны в сторону. Истребитель далеко опередил машины: санитарную, аварийную, подарку. Самолет остановился на последнем метре бетона, из кабины выскочил Углов и побежал к обломкам планера.

Углов рос в глазах летчика с непостижимой быстротой. Вот он закрыл своим большим, затянутым в черную кожу телом треть, половину, все небо. Углов вытащил Хабарова из развороченной кабины.

— Цел? — прохрипел Углов. — Бежим, пока не дрызнуло!

Он помог Виктору Михайловичу взобраться на плоскость своей машины, сам упал в кабину и порулил прочь от места аварии…

Процессия остановилась у ворот кладбища. Прощаться, отдавать то, что называют последним долгом, произносить речи, полагалось здесь. На самом кладбище, бывшем деревенском погосте, давно уже стало слишком тесно для церемоний.

Гроб поставили на деревянное возвышение, окружили плотными рядами венков. Сменялся почетный караул, говорились речи.

Речей Хабаров не слушал. Хабаров стоял в сторонке, глядел на густой синеватый ельничек.

Речи были удручающе одинаковы, ничего решительно не выражали и, главное, ничего уже не могли изменить.

К Виктору Михайловичу подошел Севс. У него было желтое, обтянутое лицо смертельно уставшего человека. Генеральный сказал шепотом;

— Вы снова оказались правы, Виктор Михайлович…

Хабарову показалось, будто тихие, торопливые слова Генерального вот-вот перекроют и оркестр и скорбные речи. Он отстранился от Вадима Сергеевича и ничего не ответил.

Хабаров видел штурмана. Рыжая, будто ржавая, голова его светилась на солнце. Орлов жевал травинку и смотрел мимо гроба, мимо людей, в ему одному ведомую даль. Хабаров видел инженера. Болдин казался совсем старым. Грубое лицо Акимыча и всегда-то было в морщинах, а в этот час морщины стали еще резче, еще глубже. Тяжело набрякли мешки под глазами. Рядом с инженером стоял радист. Эдик все время вздыхал и переминался с ноги на ногу. Хабаров видел жену Углова. Распухшее от слез лицо, небрежно заколотые над ушами волосы, дрожавшие руки.

За спиной летчика остановились две пожилые женщины.

— Молоденький-то какой, — сказала одна женщина.

— Ладно бы на войне, а то так — за здорово живешь, — сказала другая.

— А жена-то не больно убивается. Видать, налетал он ей, до конца жизни хватит…

— Жена еще не старая, жена не пропадет. Самого жалко.

— Молодой, красивый, небось и детки остались.

— Летают, летают… И конец известен, а все равно разве такого уговоришь — брось! Не бросит. Жалко…

Летчик обернулся, строго глянул на посторонних женщин и сказал негромко:

— Не того жалеете. Этот свое дело сделал.