Василий Ганибесов: Эскадрон комиссаров

— Все еще спит, шалава, — присаживаясь к Ковалеву, пробормотал Артем. — Ковалев! — толкнул он его в бок. — Почему у тебя бадьи не хватает?

— А?

— Спишь?

— Нет, не сплю.

— Дремлешь только? Где, говорю, бадья?

— Какая бадья?

— Бадьи у тебя не хватает.

— Во второй взвод, наверно, утащили.

— Нету там, спрашивал.

— Как нету? — вскочил Илья. — Сам утащил, потом спрашиваешь! Тебя хлебом не корми, только дай кого-нибудь подсидеть.

— Как же я мог утащить у тебя, ты же не спал! — съязвил Куров.

— Пошел ты, свет, подальше!

Куров молча посмотрел на него и поднялся.

— Сам доложишь командиру-то или сказать?

— Чего? — похолодел Илья.

— Про сон-то...

— Говори, подлиза.

«Безнадежный», — подумал Куров, играя желваками своих азиатских скул.

— Убери скорее навоз, сейчас смена, — бросил он Илье и отправился будить смену.

Кургузый Фома ушел из эскадрона следом за Мироновым. Он, конечно, сделал это так, чтобы Миронов не видел его. Зачем он это делал, Фома и сам бы не смог объяснить и, несмотря на то, что чувствовал нелепость этого, все же от Миронова не отставал. Они прошли березовую рощу, пересекли окраину Костовы, и уже у последнего дома спрятавшийся Баскаков увидел, как Миронов постучал в калитку. Вскоре вышла девушка.

— Пришел? — слышал Фома ее голос. — А я уж думала, что тебя не пустят, хотела лечь спать.

— Пустили, — ответил Миронов, — до двух.

«Врет он», — хотел крикнуть Фома из своей засады, но вовремя спохватился, вспомнив, что и его не пустили.

— Да, собственно говоря, я и в любое время могу прийти. Во-первых, я в доверии у старшины, а во-вторых, с командиром эскадрона у меня все по-товарищески. Он даже хочет, произвести меня в командиры отделения. Икстерном, — добавил он небрежно, подчеркнув это казавшееся ему красивым слово.

— Врет как сукин сын, — шептал в это время Фома, — врет, как сивый мерин. И что она в нем нашла хорошего, не понимаю.

— Сколько ты будешь тогда носить знаков? — спросила она.

— Знаков? На первый раз два треугольника, а там видно будет. Может, удастся сдать за нормальную школу, тогда сразу в комвзводы. А ты что же это так легко оделась? Озябнешь.

Миронов подвинулся на скамье поближе и обнял девушку. Девушка не сопротивлялась, но смотрела на него недоверчиво и с укором.

— В городе-то как жил? Небось барышни знакомые были?

— Быть-то, конечно, были, медички вот, штучки три все бегали, да разве я променяю на них тебя! Никогда не променяю!

— Сволочь! — бормотал взбешенный Баскаков. — Да они на тебя смотрели-то только потому, что ты со звездой красноармейской. И как это у человека хватает смелости!

Возмущенный враньем Миронова, Фома хотел уже уйти, но в это время Миронов обнял девушку и поцеловал. Крепко зажмурившийся Баскаков трепетал, как поджариваемый. Обида за себя и за нее, которую он считал обманутой, душила его. Миронов же продолжал врать о своих несуществующих качествах, и кавалерийской лихости. Он размахивал руками, притопывал, дзенькал шпорами и, вероятно, сам верил, что он действительно герой. Девушка, запрокинувшая голову на изгородь, с полураскрытым ртом, казалась спящей...

Когда первые проблески утренней зари разрядили рощу, Миронов спохватился.

— Надо идти, скоро подъем, — с тревогой, сказал он, вставая. — Ты проводишь меня?

Девушка тоже встала, и они пошли через окраину в рощу.

Мучимый раскаянием и еще более заинтригованный, Фома пошел следом, прячась за изгороди, углы построек и деревья рощи.

— Ухожу сейчас, прощай! — вполголоса говорил Миронов и, притянув девушку к себе, сдавил ее, поднимая.

— Не надо... Не надо, — услышал отвернувшийся Баскаков и, свалившись на полусгнившую прошлогоднюю листву, заскреб ее ногтями, в отчаянье сжимая челюсти...

— Тьфу, черт кургузый! Откуда тебя под руку принесло? — услышал он над собой раздраженный голос Миронова. — Спугнул, кудлатый... Убежала... Да ты чего? Чего с тобой? — с тревогой спросил Миронов. — Ты как сюда попал?

— Видала она? — сухо, не поднимая головы, оборвавшимся голосом спросил Фома.

— Чего? Тебя-то? Вот именно что... Все дело из-за этого и расстроилось... Ну, пошли.

— Не пойду, — все так же лежа, ответил Баскаков.

— Ну и черт с тобой, оставайся, — может, наряда на два нарвешься! — огрызнулся Миронов и сердито зашагал к эскадрону.